Поводырь

Два крепких казачка с готовностью посадили чиновника на серые доски крыльца, коротко поклонились и убежали за холм, к своим. Апанас принял у меня лошадь и сразу отошел в стронку, а я присел рядом с раненым.

– Вам повезло, Лолий Васильевич… – Господи, что за имечко-то! – Кабы не мундир, могло бы все иначе повернуться.

– Да, мундир жалко… Простите, вы не представились…

– Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника Томской губернии. Действительный статский советник.

– О! – Он попытался вскочить. Пришлось ловить его за руку и усаживать обратно. – Титулярный советник, Лолий Васильевич Юргенсон, ваше превосходительство. Ныне исправляю должность смотрителя Томского завода.

– Экак вас, – удивился я. – С управляющих крестьянами-то…

– Не пришелся-с, ваше превосходительство, к обновлениям-с. Да-с. Я-то, знаете ли, человек старой формации-с. До манифеста меня тут всякий знал. И всякий черносошенный говорил-с обо мне, что, дескать, господин Юргенсон суров, но справедлив. Я ведь и ребятишков ранее десяти годов от роду в весях забирать не велел, и пороть за провинности более дюжины плетей не назначал…

– Что значит – детей в деревнях?

Он и рассказал. И пока этот пожилой горный чиновник говорил, волосы на моей голове шевелились, так и норовя сбросить картуз.

Алтайским заводам с каждым годом требовалось все больше и больше рабочих рук. Шахты становились глубже, леса, нещадно пережигаемые на древесный уголь, отступали все дальше от производства. Цеха расширялись. Техническую отсталость компенсировали увеличением числа мастеровых.

В тесных цехах все чаще случались несчастные случаи. Редко кто из рабочих, перешагнувших тридцатилетний рубеж, остался не помеченным раскаленными каплями брызгающегося чугуна, сохранил все пальцы на руках или здоровые легкие. Рождающихся в семьях мастеровых детей оказалось недостаточно для восполнения естественной убыли…

Почти сразу после образования Томского, а за ним и Гурьевского заводов, большую часть деревень Кузнецкого округа приписали к этим производствам. Раз в три года по приписным селениям проезжал специальный отряд горной стражи во главе с управляющим по приписным крестьянам. Отбирались крепкие и здоровые дети от шести до двенадцати лет, которые должны были всю оставшуюся жизнь трудиться на фабриках. Их селили в казармы-бараки, выстроенные в заводских поселках. Им назначались «тетки» из числа вдов мастеровых и «дядьки» – опытные мастера, по какой-либо причине не способные больше трудиться в плавильнях.

До определенного возраста эти дети проходили обучение, то есть работали подсобными рабочими. И были на полном государственном обеспечении. Со дня совершеннолетия начинался считаться их срок службы. Теоретически после двадцати лет тяжкого труда у домны или в шахте эти люди могли вернуться в родную деревню. Только никто не возвращался. Да и кто бы их принял? Больных, обожженных и обремененных семьями с детьми. Ничего, кроме своего завода, не видевших и не умеющих.

Да и когда им было уметь? Большинство алтайских заводов работало в трехнедельную смену. Это значило, что одна бригада неделю работала в день, потом неделю в ночь и третью неделю отдыхала. И за время отдыха нужно было успеть переделать массу мужской работы по дому…

Женщины занимались огородами, которые, кстати, никто официально не нарезал – при желании каждая семья огораживала столько земли, сколько могла обработать. Картофель считался чертовой ягодой – потому что из земли – и в заводских поселениях не выращивался. В основном садили капусту, морковь, лук с чесноком. Иногда – репу. Зерновые вообще никто не сеял. Понятия не имели – как это делать, да и времени на это не оставалось.

Старых, то есть относительно благополучно доживших до тридцатилетия, мастеровых и их семьи нынешний голод практически не коснулся. Мужики оборудовали кузницы и тихонько перековывали собранное по поселку железо во всегда востребованные гвозди и дверные петли. Бабы рылись в сильно увеличившихся огородах. Дети таскали из леса ягоды и пасли небольшие стада коз и гусей. Коров в Томском почти не было – где было взять время на заготовку сена?!

Хуже всего пришлось молодым и младшим. Тем, кто еще не обзавелся своей семьей и продолжал жить в казармах. И кого должны были бы кормить за счет казны. Из пятисот названных мастеровыми человек в селе таких было больше трехсот. И заботу о них пришлось взять на себя семьям старых…

Самых младших, детей десяти-тринадцати лет, забрали родственники. Они еще не были пропащими для крестьянского дела людьми. Их еще можно было попытаться чему-то научить. Но таких в селении было совсем мало.