Повести и рассказы (сборник)

Вошел парень. Низюн тоже вначале принял его за Ланжеро.

— Чем же ты занят?

— Дел много. Председатель я.

— А сейчас чем занят? В постели председательствуешь?

— Да, — сказал Низюн. — Между двух жен мне тепло. А ты кто такой, что председателя беспокоишь?

— Да нет, — сказал парень. — Ты уже не председатель.

— А кто же я? Я знаю законы.

— Да нет, — сказал парень. — Законы ты знаешь. Да законы тебя тоже знают.

— Что ты такое говоришь? Бредишь или как? Кто ты такой? Откуда?

— Я Псягин. Прислан сюда. А к тебе пришел — на тебя посмотреть. Ты можешь пока спать. А потом видно будет.

Глава одиннадцатая

Как всегда, и на этот раз Воробей пришел раньше всех. Зал был пуст. На столе стоял колокольчик. Воробей взял колокольчик и позвонил. Смешно это получилось. Никого в зале не было, а он звонил.

Постепенно комсомольцы начали собираться. Первым пришел Чижов. Он стоял в порядке дня. Чижова принимали в комсомол.

Вопросов было много. Во второй половине дня Воробей встал и сказал:

— Переходим теперь к Чижову. Разрешите зачитать заявление. Чижов пишет: «Прошу принять меня в вашу организацию. Долгое время я жил, как камень стоит в поле или как дерево растет на скале, — один. Корнями своими я чувствовал землю, свою страну, но человек не дерево, которое стремится ветвями к небу, потому что другие деревья заслоняют друг от друга солнце, отбирают корнями влагу и тепло, человек тянется к человеку. Три года я жил среди вас, как среди друзей, ел от того же хлеба, мерз от того же холода, смеялся тем же шуткам. И вот пришло время, когда я постучался в вашу организацию, потому что связь хлебом, связь общей крышей, даже связь общей кровью ниже той связи, которой вы связаны друг с другом, связь, которую я бы назвал — связь одного сердца и одной борьбы. Приходя в организацию, я еще должен переломить в себе многое, остатки…»

— А какие же это остатки? — крикнул кто-то.

— К порядку! — сказал Воробей.

— Пусть ответит, какие остатки.

— Ну, пережитки. Вот ты спрашиваешь, Мишка, а ведь у тебя тоже есть один пережиток, сам знаешь, ты через него еще не перешагнул.

— А грусть-то свою за порогом оставил? Через грусть перешагнул или грусть несешь в организацию?

— Товарищи! — сказал Воробей. — К Чижову нужно отнестись с особенной внимательностью. Грубым шуткам не место. Принимаем мы человека своеобразной судьбы, которого в детстве постигло большое несчастье. Оставило следы на всю жизнь. Пусть товарищ Чижов сам расскажет о себе. Три года мы с ним живем, а не хватило у нас того самого… не знаю, как и назвать, не сумели мы спросить человека — почему он обосабливается, в чем здесь гвоздь?

Чижов налил в стакан воды из графина. Но пить не стал. Стакан отодвинул.

— Жизнь началась у меня трагически, — сказал он тихо.

— Не слышно! — крикнул кто-то из задних рядов. — Громче!

Но Чижов продолжал тем же ровным, тихим голосом:

— Тяжело рассказывать. Когда я был мальчиком, четыре года мне было, играя, я поджег на гумне охапку соломы. Загорелся овин. Я бросился бежать. Затрещало, загорелось сено в сеновале. Ветер дул на деревню. Вспыхнул первый дом, потом второй. Внутри горящего дома было светло и прекрасно, как в печке. Трещали, лопались стекла. Люди бежали, спасая детей. Все горело — дома, деревья, заборы, хлеба, в хлевах горел скот. Из одного двора выбежала горящая овца. Она бежала прямо на людей. В нашем дворе горела яблоня. Яблоки кипели, лопались, падали в траву.

Я стоял в середине улицы, объятый страхом. Пробежал человек, держа под мышкой самовар. Бежала полная женщина, она задыхалась и что-то кричала, словно смеялась. Казалось, люди сошли с ума. Я видел, как мой отец пытался выгнать скот со двора, но скот жался к углам, не узнавал отца, он боялся человека больше, чем огня. Где-то кричала горевшая лошадь. Она кричала человеческим голосом.

Я услышал шепот. Это была моя мать. Она звала меня к себе шепотом.

Ветер усиливался. Он сорвал горящую крышу с одного дома и бросил ее в рожь.

На другой стороне речки загорелась соседняя деревня. Люди бежали. Рядом с людьми бежал скот. Быки топтали людей. Я бежал с матерью. Мой отец остался спорить с ветром и бороться с огнем.

Мы бежали по проселочной дороге, держа кое-какой скарб. Дорога вилась среди огня, горела сжатая рожь.

За рекой мы услышали треск. Загорелся лес. Табун лошадей несся из лесу в дыму на нас. Мы прижались друг к другу. Я сокращу свой рассказ. В деревне, куда мы прибежали, жила моя тетка, сестра моей матери. Пожар словно продолжался. Я слышал топот и крики. Бегали женщины, они искали меня. Из-за меня сгорели их дома, их хлеб, их скот и их дети.

Ночью, спрятав в сене, меня увезли в город. Позже я узнал, что в борьбе с огнем погиб мой отец. Он, очевидно, знал, что по моей вине загорелась деревня.

В городе я жил как на острове. Я шел по улице и сторонился людей, боясь встретиться с земляками, приехавшими на базар, с теми, которые разорились из-за меня, с теми, у которых, возможно, сгорели дети.