Повести и рассказы о советской милиции

– Кича, не издевайся.

– Ладно, ладно. Не буду. Почему в штатском? – спросил я. – Звание скрываешь, не устраивают три звездочки, хочешь одну побольше?

– Работа такая.

– Понятно. Если не секрет, зачем приехал?

– Для тебя не секрет. Ты должен знать. Понимаешь, ищем одного особо опасного преступника. По делу об убийстве инкассатора. – Михайлов достал из кармана карточку. – Фоторобот. – На меня глядело тяжелое, угрюмое лицо, заросшее бородой до самых глаз. Было что-то мертвое в этом изображении.

– Мы уже проверяли у себя, – сказал я, возвращая снимок. – А как это все было?

– Не знаешь?

– Откуда? Это ведь давно, кажется, случилось. Еще

Сычов занимался проверкой в станице.

– Месяца четыре назад. Ехала машина с инкассатором из аэропорта. Крупную сумму везли. Около четырехсот тысяч. А там есть узкое место на дороге. И когда машина с инкассатором подъехала к этому месту, прямо посреди шоссе стоит микроавтобус «УАЗик». Ни проехать, ни обогнуть. Шофер с «УАЗика» возится с колесом. Водитель, что инкассатора вез, вылез, подошел к нему. Тот говорит:

«Помоги». И только шофер с инкассаторской машины нагнулся, чтобы посмотреть, в чем дело, водитель автобуса его ключом по голове и в кювет. Решил, наверное, что насмерть. Что там дальше произошло, судить трудно. Но наши ребята оказались на высоте. Как сам понимаешь, погоня, стрельба. Шофер микроавтобуса в перестрелке был убит. Открыли автобус, а в нем, помимо водителя, –

мертвый инкассатор. А деньги как в воду канули. Но вот в чем дело. Инкассатор был убит двумя выстрелами в грудь.

Из другого пистолета, не того, что нашли у водителя автобуса. И еще. Шофер, везший инкассатора, остался жив.

Он вспомнил, что, когда вышел из своей машины посмотреть, что с «УАЗиком», к инкассатору подошел какой-то мужчина с бородой. По этим показаниям и составили фоторобот. Предполагается, что он убил инкассатора, перетащил его вместе с напарником в автобус. Но где он вылез из «УАЗика», как исчез с деньгами, не известно. Следствие считает, что преступник скрывается где-то здесь, в Краснопартизанском районе. Четыре месяца бьемся. Проверили, перепроверили. До сих пор впустую. Так что ты, пожалуйста, у себя в Баха…

– В Бахмачеевской, – подсказал я.

– Получше посмотри.

– Проверю.

Когда мы подходили к воротам милиции, он сказал:

– Не забывай друзей. Будешь в городе – заглядывай.

Если что надо, звони. В управление. Или домой.

И дал мне свои телефоны. Служебный и домашний.

Телефон квартиры будущего тестя.

Уже усевшись рядом с шофером, он подозвал меня к машине:

– Ваш майор, кажется, ничего. Я изредка буду позванивать. Так, между прочим. Как, мол, мой кореш…

– Зачем? Возьмет и выкинет что-нибудь назло. Борька задумался. Потом мотнул головой:

– Не выкинет. Какая ему от этого польза?

– Брось. Пусть будет все как есть…

– Дело твое. Я хотел как лучше…

Что бы там ни было, а эта встреча меня встряхнула.

Давно меня не называли Кичей.

18

Райбольница состояла из двух длинных хат, стоящих друг к другу под прямым углом.

Маленький двор, огороженный железной оградой, был чисто выметен и полит. Под редкой тенью прозрачных, тонких верб стояло несколько деревянных скамеек – крашеные доски на врытых в землю столбиках. Распахнутые настежь окна глядели в вербный садик бельмами затянутых марлей проемов. Несколько стариков грелись на солнышке,

одетые в одинаковые, вылинявшие от стирки пижамы.

В приемном покое сказали, что свидания – с трех до семи. Было два часа. Но если мне спешно, разрешение дает главврач.

Главврач спросил, по личному или по делу. Я, поколебавшись, ответил:

– По личному.

Он пристально посмотрел на меня. Как-то странно хмыкнул:

– Что так не терпится?

– Служба…

– Разве что служба… – Он вздохнул и еще раз просверлил меня взглядом. – Значит, нет времени?

– К сожалению… – ответил я, смутившись.

– Ну-ну. – Он крикнул санитарке, чтобы та попросила

Аверьянову выйти во двор.

Я поблагодарил и направился к двери. Главврач сказал:

– Пожалуйста, поприветливее с больной…

– Конечно, – поспешил я ответить. И, не удержавшись, спросил: – А что?

Он пожал плечами – какой, мол, недогадливый: больных надо беречь от волнений…

Лариса встретила меня тревожными глазами.

– Здравствуй, – сказал я как можно приветливей.

– Здравствуй, Дима. Садись. – А глаза ее спрашивали:

«Ты с хорошими вестями или с плохими?».

– Я тут по делам разным, и время как раз свободное…

Решил проведать. Что у тебя?

– Так, нервы, говорят. – Она последний раз взглянула мне в глаза: «Больше ничего?»

– На днях заходил в библиотеку. Взял кое-что почитать.

Раиса Семеновна отлично справляется. Ты, значит, не волнуйся. Выздоравливай.

– Спасибо, постараюсь… – ответила она.

– Геннадий-то Петрович каков?

– Что? Что Геннадий Петрович? – переспросила она. И

я понял, что для нее не существует сейчас Геннадий Петрович и вообще этот мир далек от нее, потому что главное –

нечто другое. Но что это другое? Может быть, Чава?..

– Комнату так и не отдал. Для музея.

– Ничего не поделаешь… У тебя как?

– Нормально. Славка Крайнов отмочил: к Ледешко в сад залезли, яблоню обчистили.

– Да?