– Достоверность, конечно, и в этом есть. Но я вам и забыл было рассказать чудное событие с моим шурином; уж этому я, живой человек, свидетель. Прежде всего должно сказать вам, что в южных губерниях отдаются деревни на посессию. Вот шурин мой и взял одну деревню на посессию и сверх того купил заочно в этом же имении лес на вырубку, так дешево купил, что и сказать нельзя. Объехав имение, он порадовался покупке: огромный лес над самым Бугом!
«Ну, ребята, – сказал он, собрав весь мир сельский, – надо приниматься рубить рощу, чтоб успеть к зиме отправить водою в Одессу». – «Как можно, пане? – отвечают ему староста и старики, – да в этом лесу отцы наши сука не срубили, и мы не срубим». – «Как?» – «Да так, лес заповедный». – «Заповедный или незаповедный, а он мой». – «Какой твой, то панский лес». – «Да я купил его у пана». – «Купил у пана грабе,[30] да не купил у
Шурин захохотал, услышав про эти чудеса. «Ну, – сказал он, – с этого дня не будем платить болвану десятины». – «Бог ведает, боярин, – отвечает ему, – лучше бы ты оставил добром чортов лес да послал от себя в дар
«Плутовство!» – думал шурин мой. И на другой же день приказал он отправиться всей деревне с топорами рубить рощу.
Ввечеру староста со всем сельским миром пришел к нему, все охают.
– Измаялись, боярин, топоры притупились, переломались, а дерева не срубили: железо, да и только! а сами руки не поворошим, словно кто кости перебил…
«Мошенничество!» – думал недоверчивый мой шурин. – Завтра сам я еду, будете при мне рубить!
– Как изволишь, ни сил, ни мочи, ни топоров нет, – отвечают ему.
В самом деле, у всех топоров до одного лезвие, как обух, тупо.
– Коня! – вскричал мой шурин на другой день, но вдруг приходят пастухи, бросаются ему в ноги. – Что такое? – Стадо панское ушло за черный яр, сгинуло, да пропало! – Как пропало? – Пропало; люди говорят, оттуда возврата нет. – Коня! – повторил мой шурин вне себя, – все за мной верхами!
Все бросились в ноги. – Помилуй ты нас, отец родной!
Не слушает шурин, велит подавать коня. Конюхи бросились в конюшню… Ни один конь в руки не дается… не подпускает… бьет и задними, и передними. Поднялось страшное ржанье. Все вон из конюшни.
Как шурин мой ни был недоверчив ко всему сверхъестественному, но призадумался: не знает, что делать. Настал вечер, страшно стало ему одному в огромных покоях панского дома, но, преодолев страх, лег он спать… Вдруг, около полночи, слышит… что-то идет по комнате, точно как огромный камень… с места на место переступает, пол так и трещит, на дворе старый пес залаял, потом завыл.
Не успел шурин мой дернуть за колокольчик, чтоб кто-нибудь пришел… вдруг точно гора упала и сдавила его своей тяжестью…
С этой минуты он уже ничего не помнил.
В страшной горячке и в бреду только и слышно было от него: вот, вот он,
Выздоровев, он стал молчалив, ни с кем ни слова, только одно повторял: скорее, скорее собирайтесь в дорогу!
Нечего было делать, собрались, уехали; деньги, отданные за посессию и за лес вперед, пропали.
Долго не говорил он нам причины, по которой оставил посессию. Наконец года через два, поправившись совершенно, с ужасом рассказал он все случившееся с ним в том виде, как имел я честь изложить. Согласитесь же сами, тут есть что-то сверхъестественное?
– Так много сверхъестественного, что я полагаю большую часть из всего этого бредом горячки! – сказал Северин.
– Вы, я вижу, рождены с тем, чтобы ничему не верить; вы не верите даже в симпатию? – сказал рассказчик.
– Вы ошибаетесь, я верю в симпатию душ.
– А! так вы верите в симпатию любви? верите в то, что испытали сами, верите, что между вами и невестой вашей есть какое-то сродство душ?
Северин вспыхнул, не знал, что отвечать, как будто эти слова показались ему колкой насмешкой.
– Отчего же вы не верите симпатии лекарств, снам и привидениям? Привидения также есть явления симпатии; душа бессмертна, она может и за гробом любить и не любить.