Повести и рассказы

Но в праздничный день, в подпитии, Хаджи Ахилл был прямо прелестен. Без шапки, в кафтане с засученными рукавами, держа иерусалимский чубук в руках, он становился на улице, у дверей в кофейню, и начинал свои бесконечные филиппики и проповеди перед кучкой любопытных, которая с каждой минутой росла. Голос его разносился по всей площади, зычный, могучий, неиссякаемый. Слушатели напрягали слух, стараясь вникнуть в смысл произносимых им слов и фраз, следовавших друг за другом в ускоряющемся темпе, сливаясь, рассеиваясь во все стороны, теряясь в пространстве! Он изобличал, судил, возмущался, осыпал разных лиц сарказмами, отпускал многозначительные шуточки, делал тонкие намеки, метал налево и направо ловко нацеленные эпиграммы. Все вокруг обливал он ядом насмешки. Для каждого у него находилось меткое словечко; ему были известны все прошлое, все слабости и смешные стороны любого из присутствующих. Кто бы ни проходил мимо — будь то священник, женщина, старик, турок, — каждому приклеивал он подходящий эпитет, никого не обделял язвительным замечанием. Он сыпал всякими остротами и bons mots[22], импровизировал стихи, произносил философские афоризмы, конечно, соответствовавшие его устарелым понятиям и простонародной речи, но нередко поражавшие вас своей верностью, — так что, вложенные в уста Вольтеру или какой-нибудь другой знаменитости, они затверживались бы наизусть решительно всеми. Потом он хватал свою заветную булгарию и с неподражаемым искусством бренчал на ней и пел; потом оставлял ее и начинал опять говорить; потом брал ее опять в руки и бренчал — так что, когда он отдыхал, говорила булгария, а когда отдыхала она, говорил он, — и звон, шум стоял нескончаемый.

— Дети… слушайте! Я — старый человек, скоро помру! Эти золотые руки в земле сгниют… Запомните слова мои: вы — корабль, а я капитан — видавший виды командир корабля… Этому не правда дорога, а тяжба… Дурак, когда молчит, словно запертый сундук, где пусто… Райка, ешь, пока живот свеж!.. Дом без жены да муж без монет — хуже нет!.. Одни говорят, как думают, а другие думают, как говорят. Ветер сосну с корнем выворачивает, а паутины прорвать не может… Красота грузинская, ум еврейский, язык армянский, высокомерие греческое, свирепость турецкая, мука болгарская!.. Все живое других кормит: навоз землю, земля желудь, желудь свинью, свинья нас, мы турок, турки султана, султан блох, а блохи, может, других блох… Дивлюсь я уму Х. Г., богатству И. П., хитрости П. Р., учености А. Л. и походке Н. И… Когда в Царьграде пожар будет, трех сортов люди туда кинутся: одни гасить, другие жариться, третьи воровать!.. Армия прусская, сила русская… Московское войско ест хлеб черствый, как кость, черный, как деготь, кислый, как уксус, горький, как яд!.. Царь турецкий — разбойник дерзкий… Коли деньги есть — Христос воскрес, а коли нету — смертью смерть… Недойную корову режь, бесплодное дерево руби, кто за кофе не платит — того вон гони… Помрет бедняк, попы: м-м-м! Помрет богач, попы: о-о-о!.. В Индии один камешек пять тысяч грошей стоит, в Сопоте за целый воз камней один грош дают… Московцы дьявола чертом кличут… Дружные овцы гору переходят; несогласные волки порознь бродят… Жениться задумал — смотри, чтоб у невесты печная труба не плетенкой обмазанной была, а цепь для котла — не деревянный крюк.

Ганчо-зайцу он говорил:

— Люди ловят зайцев в лесу, а ты в село прибежал.

Троянцев дразнил:

— Голова брита — ну и уши торчком.

Прибауткам его не было конца, эпиграммы невозможно перечислить!

Но в конце концов Хаджи Ахилл, вдруг прерывая свои разглагольствования, уходил в кофейню, объявив развесившей уши толпе:

— Будет с вас. Ежели я вам все перескажу, что ж у меня в голове останется?

Как-то раз мастера Христоско и Митко договаривались у него в кофейне с родными одного умершего богача, отличавшегося весьма ограниченными умственными способностями, насчет надписи, которую надо было высечь на мраморной могильной плите.

— Да напишите: скотиной родился, скотиной помер. Вот и все, — проворчал Хаджи Ахилл.

Накануне восстания общее возбуждение захватило и Хаджи Ахилла; он достал и начистил свое копье. Нередко в присутствии посетителей он подбрасывал, ловил и снова подбрасывал его, упражняясь в разнообразных приемах копьеметания. С помощью этого оружия, сохранившегося от эпохи троянской войны, он рассчитывал поддержать повстанцев. При этом он делал проходившим мимо кофейни или заходившим к нему побриться туркам разные тонкие намеки, с необычайным искусством трунил над ними и запугивал их, в то же время не давая им возможности догадаться об ожидающей их беде.

Как-то раз, брея голову одному турецкому крестьянину, он произнес вполголоса, нараспев:

— В писании сказано, что ежели тыква не дает плода, надо ее срубить и собакам выкинуть… И нынче бы можно… но погожу… потому — ученый человек… да, да!

В другой раз онбаши, сердитый турок, застав его в нетрезвом виде и заметив, что он что-то слишком громко покрикивает на прохожих, приказал жандарму:

— Алын шуку! (Забери его!)