Повести и рассказы

Когда в самый канун юбилея болгарским эмигрантам в Константинополе и Одессе стало известно, что от Болгарии никого не будет, что она предпочитает отмалчиваться и что даже экзархия не пошлет своих представителей, они решили исполнить свой долг. В Киев немедленно выехала депутация во главе со старым Цанковым{211}, в которую вошли видные представители эмиграции из этих городов. Эта депутация, в которой имел честь состоять и я[50], не получившая полномочий ни от правительства, ни от народа Болгарии, прибыла на юбилей как болгарская депутация. Скандала удалось избежать.

Юбилей был отпразднован с необычайной пышностью и великолепием, с небывалой торжественностью. Киев, украшенный флагами, а вечерами иллюминованный, приобрел праздничный вид: улицы города кишели людьми, добросердечный русский народ с почетом и радостным умилением приветствовал посланцев славянских стран, на груди у которых сверкали золотые жетоны. Памятная юбилейная неделя была заполнена молебнами, водокроплениями, шествиями к Днепру, на место, где некогда святой князь Владимир крестил свой народ; военными парадами, обедами, речами, увеселительными прогулками по реке на пароходах с музыкой, громом пушек и звоном колоколов, посещениями монастырей и скитов, приютившихся в лесах окрест Киева, официальными приемами.

Нас везде встречали с любовью. Русские, славящиеся своим гостеприимством, превзошли самих себя в старании уважить дорогих славянских братьев, обласкать их, проявить внимание и почитание, чтобы в их сердцах навсегда запечатлелись неизгладимые воспоминания о кратковременном пребывании в стенах «матери городов русских» и о событии, которое их сюда привело.

Я никогда не забуду этих дней.

Были, однако, у нас, членов болгарской депутации, и минуты огорчений. В отношении к Болгарии чувствовался некий холодок, особенно заметный во влиятельных русских кругах. При всей исключительности и чрезвычайности момента было ясно, что в душе русских живут обида и огорчение, вызванные поведением Болгарии, неблагодарностью освобожденного народа по отношению к своим освободителям (в данном случае, в представлении русских понятия болгарский «народ» и болгарское «правительство» сливались воедино, отождествлялись). Поводом для такого отношения послужила цепь прискорбных событий и разочарование в преданности болгарского народа. Мы это особенно ясно чувствовали, сравнивая отношение к нам и к сербской депутации, состоявшей из двух десятков сербов, прибывших главным образом из Белграда. В нее входили митрополит Михаил, генерал Груич и сам Пашич{212}. Русские относились к ним с особой теплотой и благорасположением, что являлось отражением новых веяний в русском обществе. Симпатии к Сербии росли по мере того как Болгария теряла их; это сквозило в печати и в русской политике, чувствовалось в настроении интеллигенции и народа… Холодок проник повсюду, поколебав совесть самых стойких наших друзей. Болгария лишилась благосклонности России — симпатии последней, по всему видно, были перенесены на Сербию.

Итак, 18 июля в Киеве устраивался музыкальный вечер, как бы эпилог празднеств. Этот вечер устраивался в честь славянских гостей, и все они были приглашены. Мы знали, что знаменитый хор Славянского будет петь национальные гимны всех славянских народов. Славянская душа выльется в упоительные звуки, и ее струны затрепещут в опьяняющем чувстве любви, братства, взаимности, высоких исторических идеалов, подвластные волшебной силе славянской музыки…

Легко понять нашу растерянность при виде того, что болгарский исторический марш, один из всех, был отвергнут, «изгнан» из программы, признан недостойным звучать в концерте наряду с остальными славянскими песнями.

Обида была жестока, от нее веяло презрением, брошенным в лицо Болгарии на виду у всего славянства; мы стояли, сокрушенно переглядываясь, и спрашивали друг друга, удобно ли нам после этого присутствовать на концерте.

Бедняга Кривцов сгорал со стыда, лоб его покрылся испариной. Русский до корня волос, член славянского благотворительного общества в Одессе, он был пламенным болгарофилом, добрым гением тамошних эмигрантов. Будучи членом русской депутации своего города, он добровольно взвалил на свои плечи бремя оказывать нам всяческое содействие.

Приближалось начало концерта; последние посетители входили в фойе и, поздоровавшись с нами, направлялись в зал. Некоторые останавливались и пробегали глазами афишу, после чего мы замечали (а может, это нам только казалось) на их лицах тень недоумения…

Мы стояли в нерешительности, вполголоса переговариваясь.

Старый Цанков сердито ворчал:

— Лучше бы уж не вписывали в программу этой штуковины… А то написали «Шумит Марица», а потом взяли да вымарали. Срамотища да и только!

— Нас, болгар, выставили на посмешище перед всем светом, — возмущался депутат из Дебыра.

— Распорядителей… Надо найти распорядителей! — воскликнул Кривцов. — Надо выяснить это… недоразумение. Это невозможно!