Повести и рассказы

Беседа эта несколько омрачила настроение Петра Иваныча, да и Надежда Егоровна, терпевшая все праздники, под конец расплакалась, так что уезжал Петр Иваныч обратно в город с досадой в душе. Вдобавок — пятно на новом пиджаке. Пятно не сводилось. В его появлении Петр Иваныч обвинил бабушку, у которой, дескать, в доме грязища непролазная. Это была заведомая неправда, но бабушка — умница! — промолчала и ушла по своим делам, подальше от греха, так что заключительный концерт в избе давали отец с матерью, потому что Иван в знак своего несогласия с проектами отца заранее ускользнул из дому и отсиделся в школьной библиотеке, пока не прогудел три раза рейсовый автобус, отбывая в город.

То, что не простился он с отцом, угнетало Ивана и в то же время укрепляло решимость вести себя по-прежнему: чем хуже — тем лучше!

— Ну, дочка, — спросила бабушка вечером, после отъезда отца, — значит, в город?

— Куда иголка, туда и нитка, — сказала Надежда Егоровна. — Да ты, мама, не думай, мы и тебя заберем…

— Ну, нет, — сказала бабушка, — моего согласия на то не будет. Где родилась, там и помру. — И, покачав головой, добавила: — Э-хе-хе, птицы вы перелетные…

Эти бабушкины слова окончательно освободили Ивана. Его ожесточенное безразличие к Ступину и ступинской школе обрело теперь оправдание: «Что нам! Мы — птицы перелетные…»

* * *

Иван Моторихин получил из Фалалеева письмо. От Таньки Лапиной.

«В а н я, з д р а в с т в у й! Мне на совете отряда поручили написать тебе письмо, потому что мы с тобой сидели на одной парте. А теперь я сижу с Екимовым. Он ничего, только толкается. Ваня, ты извини, что я тебе долго не писала. Я была ответственная за бал-карнавал третьих классов, а на каникулах ездила с мамой в город. Я была на концерте польской эстрады. Про это опишу в другой раз.

Ваня, что у нас на елке было! Химика нарядили дедом-морозом, он хоровод водил и пел «В лесу родилась елочка». А потом все как закричат: «Медведь! Медведь!» Смотрим, медведь в зал ввалился и ревет! Схватил мешок с подарками — и на улицу. Мы за ним! Он от нас, по сугробам! Мы его снежками! Все Фалалеево подняли! А медведь знаешь кто был? Андрей Григорьич…

Ваня, опиши, как ты учишься и какую ведешь общественную работу. Я веду работу вожатой в третьих классах, ребята меня слушаются.

С пионерским приветом.

Т а н я.

Жду ответа, как соловей лета.

А мы думали, ты на Новый год приедешь».

Иван перечитал письмо еще раз, и обида, поднявшаяся в нем еще при первом чтении, стала больнее и так сильно сжала грудь, что он нарочно сердито закашлял, чтобы прогнать эту обиду.

Видишь, «поручили» ей… А если б не поручили?..

Он сложил письмо вчетверо, убрал в портфель, но какое-то беспокойство, какая-то неясность заставили его еще раз внимательно прочесть Танькино послание.

Ага, вот что: «А мы думали, ты на Новый год приедешь».

Эта последняя фраза своей недоговоренностью и туманным смыслом так растравила Ивана, что он в тот день впервые подумал, как о чем-то реальном: «Съездить бы…»

…Снег чернел, тончал, дымился на солнце. Прозрачная, будто слюдяная, пластиночка льда на глазах становилась водой, стоило ее положить на ладонь. А Ивану казалось, что и снег в Ступине тает медленней, чем надо. То ли дело в Фалалееве! Сидишь в классе, бывало. Идет контрольная, и вдруг за окном — грохот, скрежет, обвал! А потом — звонкая россыпь или мягкий выхлоп, смотря куда упадет с крыши подтаявшая глыба — в сугроб или на ледяную корку… И все вскидывают головы от парт, и у всех задание вышибло из головы, а учитель смотрит не сердито, ласково: это весна шумит!.. Нет, в Ступине так не бывает. И снег, и лед тут другие.

* * *

После злополучного концерта Галя беленькая сторонилась Ивана. Иногда во время урока он ловил на себе ее странный, растерянный, даже боязливый взгляд и долго раздумывал над его значением: «Чего она так смотрит? Боится? Почему?..»