Повести и рассказы

Пристав Бухвостов порылся в кармане и вынул полтинник.

- На... выпьешь там где-нибудь.

- Форменно! Я бы, ваше благородие, насчет сапожков взыскать к вашей милости! Нет ли каких? Пообдержался я сапогами.

- Ладно уж, веселый ты парень... Я тебе свои дам, поношенные. Два месяца всего и носил. Так, сковородкой ты ее?

- А мне что? Трахнул, да и все. С ними так и нужно!

Пристав вышел из канцелярии в спальню и через минуту вынес сапоги.

- Вот, - сказал он. - Бери. Ступай, брат! Иди себе.

- Ваше благородие! Может, пальтишко какое?

- Ну, ну... иди уж. Довольно тебе. Не проедайся. Эй, Парфен! Выпусти его - пусть идет себе... Да тащи сюда другого. Прощай, Шестихатка. Так цаца, говорят? Ха-ха, ха-ха!

- Прощайте, ваше благородие! Оно дальше еще смешнее будет. Желаю оставаться.

Десятский ввел другого человека, привезенного мужиками, и, толкнув его для порядка в спину, вышел.

- А-а, сокол ясный! Летал, летал, да и завязил коготь. Давно вашего брата не приходилось видеть... Как Эрфуртская программа поживает?

Перед приставом стоял небольшой коренастый человек с бычачьей шеей, в жокейской изодранной шапчонке и, опустив тяжелые серые веки, молча слушал.

- Конечно, об вашем социальном положении нечего и спрашивать: лиддит, мелинит, нитроглицерин и тому подобный бикфордов шнур.

Потом, переменив тон, пристав посмотрел в лицо неизвестному и сухо спросил:

- Сообщники есть?

- Не было, - тихо ответил неизвестный.

- Ну, конечно! Я так и думал. Что ж, господин ниспровергатель! Зверь вы, очевидно, красный: в город нам с вами ехать придется. Ась?

- Да, я из городу и есть.

- Вот как!.. Какой же ветер занес вас на сенюхинские огороды?

- Зачем мне на сенюхинские огороды? Я на Боркино ехал, ваше благородие.

- Ну, да. Так что старшина, и писарь, и мужики оклеветали вас, бедненький?

- Черт попутал, ежели так сказать.

- Не-у-жели? Что вы говорите? Первый раз слышу об участии этого господина в ваших организациях... Небось и на убийства шли не сами по себе, а наущаемые сим конспиратором?

- Да убийства никакого и не было. Так, хотелось... попугать...

- Конечно! Бросишь ее под ноги - легкий испуг и нервное потрясение... Ха-ха! Ваша платформа, конечно, предусматривает любовь и великодушие к ближнему. А? Что же вы молчите?

Неизвестный переступил с ноги на ногу и сказал:

- Пьян был.

- Что-о-о?

- Пьян был. А они... за сено... тридцать копеек. Разве это возможно.

- Какое сено? Что вы?

- Ихнее. Я им говорю: Христа на вас нету, а они: "Там, говорят, есть или нет, а мы без расчету Ваську не отпустим!"

- Ничего не постигаю. Какой Васька?

- Чугреевский. Я на Чугреевском ехал. И так мне обидно стало. Ах, вы, говорю, такие-сякие! Пыли вашей не останется!..

- Стой, стой, милый. Я ничего не разберу. Кому ты это сказал?

- Арендателю.

- Да бомба-то здесь при чем?

- Бомба ни при чем.

- Так чего же ты, черт тебя возьми, арендатора путаешь? Бомбу ты где взял?

- Не брал я ее, ваше благородие. Зачем нам... нам чужого не нужно...

Пристав побагровел.

- Да ты кто такой?

- Опять же чугреевский. Они: "Тридцать копеек, - говорят, - дозвольте!" Ка-ак? Где такой закон, чтобы за гнилое сено... Ну, и пошло.

- Что пошло?

- С пьяного человека что взять, ваше благородие? Известно, ничего.

- Ты, брат, что-то хвостом виляешь. Бестолковым прикидываешься. Мужичком-дурачком.

- Дурачок и есть. Нешто вумный будет жидятам ухи рвать? Зуд у меня ручной. Как очухаешься, видишь - да-а-а... завинтил.

Пристав Бухвостов прыгнул к неизвестному и вцепился ему в горло.

- Ты, ты... Как тебя, зовут?

- Меня-то? А Савелием. У Чугреевых в амбарных. Савелий Шестихатка по хфамилии.

Пристав Бухвостов оттолкнул от себя Савелия и с ревом вылетел в переднюю.

- Ушел! Упустили мерзавца!

Оставшись один, Савелий поднял недоуменно брови и сказал, обращаясь к портрету в золотой раме:

- Вот, поди ж!.. Не выпьешь - ничего, а выпьешь - сейчас в восторг приходишь. Тому ухо с корнем выдрал, этому зубы... Ежели с таким характером, то ухов, брат Шестихатка, для тебя жиденята не напасутся! Жирно!

Встреча

Два господина приближались друг к другу с разных концов улицы... Когда они сошлись - один из них бросил на другого рассеянный, равнодушный взгляд и хотел идти дальше, но тот, на кого был брошен этот взгляд, - растопырил руки, радостно улыбнулся и вскричал:

- Господин Топорков! Сколько лет!.. Безумно рад вас видеть.

Топорков посмотрел восторженному господину в лицо. Оно было полное, старое, покрытое сетью лучистых ласковых морщинок и до мучительности знакомое Топоркову.

Остановившись, Топорков задумался на мгновение. Знакомые лица, образы, рой фактов с сумасшедшей быстротой завертелись в его мозгу, направленные к одной цели: вспомнить, кто этот человек, лицо которого, будучи таким знакомым, ускользало из ряда других, вызванных торопливой, скачущей мыслью Топоркова.

Как будто бы этот человек давался в руки: вот-вот Топорков вспомнит его имя, их отношения, встречи... но сейчас же эта мысль обрывалась, и физиономия неизвестного господина снова оставалась загадочной в своей радостной улыбке и восторженном добродушии.

- Здрав... ствуйте, - нерешительно сказал Топорков.