Повести и рассказы

Тяжелые стены дышали холодом, как вечная мерзлота. Не верилось, что здесь когда-то жили люди, жила белолицая и совсем седая Вера Миновна и Ляля бегала к ней в коротеньком платьице с наивными ленточками в тоненьких косичках. Потом стройной голубоглазой десятиклассницей она приносила сюда с подругами весной цветы, первую синюю сон-траву. А еще позже — студенткой — приходила в гости, и комната Веры Миновны казалась ей будто меньше, чем раньше, и сама Вера Миновна казалась меньше. Она не знала теперь многого из того, что знала Ляля, девушка жалела старую добрую учительницу. Вера Миновна боялась отстать от науки, жаждала «идти в ногу» и задавала своей ученице такие вопросы по астрономии, которые Ляле казались детскими. Однако девушка скрывала это от учительницы и отвечала ей всегда серьезно, терпеливо и как можно яснее. Часто Вера Миновна просила девушку что-нибудь продекламировать, и Ляля читала;

Богатство потерять — немного потерять.
Честь потерять — потерять многое.
Утратить мужество — утратить все.
Тогда лучше было б не родиться.

И учительница, глядя на нее, взволнованную, сверх меры углубленную в чтение, говорила:

— У тебя, Ляля, чувство долга всегда было самым сильным чувством. Вообще в своем классе я это у многих из вас замечала…

— Вы замечали, Вера Миновна? — смеялась Ляля. — А кто же нас воспитывал именно такими? Разве не вы научили нас относиться с презрением к тем, кто хочет жить беззаботными мотыльками? Разве нет и вашей доли в этом, Вера Миновна?..

Кто знал тогда, глядя на нее, жизнерадостную десятиклассницу или уже студентку, во что выльются впоследствии эти мысли о чувстве долга? Какой ворожке под силу было проникнуть в безоблачную девичью судьбу, предсказать, что на дне разрушенного дома, где жила твоя учительница, в этой заброшенной яме, будешь стоять, девушка, с холодной ракетницей, зажатой в руке?

Сдвинув берет, как будто он мог задержать долгожданные звуки, Ляля прислушивалась к небу. А оно молчало, до ее слуха долетали лишь глухие звуки бравурной музыки из ресторана.

«Как там Леня устроился? — думала она с некоторой тревогой. — Хотя бы ничего не случилось, хотя бы все обошлось!..»

После той ночи в саду на Кобыщанах Ляля не только не сердилась на Леонида, а наоборот, он стал для нее еще лучшим другом. Возможно, девушке и в самом деле немного льстило, что она вызывала такое сильное чувство к себе. А главное, что в ту ночь своим благородным отречением от нее, желанной, во имя другого Леонид сразу вырос в Лялиных глазах. Она хорошо знала, чего все это ему стоит, однако Леонид, встретившись с нею на следующий день, держался так, словно между ними ничего не произошло или, по крайней мере, он обо всем забыл. Больше они к этому не возвращались, хотя Леня опять провожал ее ночью. Ляле было приятно, что она ошиблась в Леониде. Раньше, по правде говоря, она считала беспечного танкиста не очень щепетильным в таких вещах. И сейчас она радовалась, что Леонид сразу и до конца понял ее. В то же время она немножко сожалела, что это кончилось так сразу и нельзя теперь спорить с ним, отстаивая свое чувство к другому. (А ей хотелось бы защищать его и защищать!)

В то время когда Ляля думала о Леониде, он — по другую сторону ресторана — сидел, вытянув ноги, на дне забытого среди развалин водопроводного колодца. Он тоже прислушивался к небу и ничего не слышал, кроме звуков разухабистой музыки, доносившейся к нему будто из могилы. Ноги у Леонида закоченели в изношенных сапогах, хотелось курить, как в окопе. Казалось, что стоит затянуться — сразу согреешься.

«Как там Ляля? — думал он. — Наверное, пришла в туфельках… Конечно, в туфельках. Если бы это у нас дома, я обул бы ее в пимы. Она, пожалуй, и не знает, что такое наши сибирские пимы!.. Поскорей бы уже летели!»

А высота, испещренная звездами, молчала.

«Почему они не летят? — думала Ляля, с горячим нетерпением вглядываясь в звездное небо. — Ну почему они не летят?.. Да разве же у них одна Полтава? Быть может, именно в эту ночь они летают над Харьковом или где-нибудь над Бобруйском…

Но все же… Почему они не летят?»

Ей хотелось крикнуть отсюда: «Летите же, родные, летите!.. Летите среди высоких звезд. Не сбейтесь с курса в темном поднебесье, услышьте мой голос и летите прямо на меня! Не думайте о том, что будет со мной!..»

Неизмеримая космическая глубина глядела на нее спокойными холодными звездами.

В этот вечер никто не прилетел.

На следующий — тоже.

Но Ляля и Пузанов были на своих местах и в третий вечер. Они стали более опытными и, отправляясь дежурить, одевались теплее, дежурили почти спокойно, не волнуясь, как поначалу. Будто выстаивали свои часы на посту. Леонид ухитрялся даже закуривать в своей яме, дымя в рукав, Ляля об этом и не знала. «Будем дежурить хоть месяц, — думала девушка с холодной твердостью. — Когда-нибудь дождемся. Непременно дождемся!»

И именно в этот вечер они дождались.