Повести и рассказы

— Я принимаю ваш упрек, — сказал архитектор, и лицо его мучительно передернулось, но только на мгновение, потом на нем снова появилось выражение обретенного усилием воли спокойствия. — Вы имеете право сейчас говорить мне все, что угодно, и я не смогу вам возразить. Ведь я потерпел фиаско. Я сам пришел к вам со своим поражением. Очевидно, не сумел. Единственного ребенка вынужден передать на воспитание вам, по сути, посторонним людям…

«Какие же мы посторонние? — хотел было возразить Валерий Иванович. — Когда ваши драмы нам спать не дают…» К тому же и у него самого дома, кажется, тоже постепенно назревает эта окаянная «проблема подростка». Сын уже в том возрасте, когда не возьмешь его на закорки, не понесешь на плечах в степь предвечернюю, чтобы запомнил, как пылает за Днепром багряный закат, чтобы в душу его вобрал… Почему-то чем дальше, тем больше стал сторониться тебя, куда-то бежит, торопится, матери на все ее заботы отвечает грубостью… А ты должен вот давать рецепты, мудрые советы другим… И все же чем утешить этого человека в его, может, самом тяжком горе?

— Скажите, Валерий Иванович, — наклонившись, заглянул в глаза учителя архитектор, — только ли возрастной это кризис? Действительно ли сын перерастет его? Или, может, таким и останется… потерянным для меня навсегда?

— Наша профессия велит нам верить и надеяться, — сказал после паузы Валерий Иванович. — Даже если перед тобой существо мелкое и никчемное, то и тогда задумайся, что его сделало таким, что его изувечило и какой может быть выход. Но ваш к таким не относится. Гена чуткий, умный, во многое вдумывается, он не может быть безнадежным. Да вот пусть вам лучше воспитательница скажет…

Быстрой походкой к ним приближалась Марыся Павловна. Подошла сердитая и с ходу резко обратилась к посетителю:

— Это вы отец Гены Буткевича?

— Да, я.

— Зачем вы приехали? Чтобы еще больше ребенка травмировать? Вы знаете, что после прошлого вашего посещения у него температура поднялась?!

Лицо архитектора передернулось, как от удара, и мгновенно снова окуталось спокойствием выдержки. Марыся невольно загляделась на это лицо. Бледное, чистое, одухотворенное… «Есть в нем что-то мужественное, благородное, оно отмечено… как бы это назвать… метой величия…» Приезжий хорошо владел собой, в его манере держаться было что-то элегантное, правда, седые волосы спущены на лоб не по возрасту легкомысленно, небрежным начесом, но и это не вызвало у Марыси раздражения… А особенно ее поразили глаза, синие, большие, выразительные, они были полны грусти, только они и приоткрыли Марысе глубокое внутреннее страдание. «Да, ты имеешь право сказать мне любые слова, даже оскорбить, — будто слышала от него, — имеешь право выгнать меня отсюда, ибо я побежден, ибо я здесь с чувством тяжкого горя и тяжкой вины…»

— А мы как раз говорили о Гене, — сказал Валерий Иванович Ковальский. — Не считаете ли вы, что ему на определенной стадии сильно повредила родительская любовь, в частности то, что его считали вундеркиндом?..

— Он действительно щедро одарен, — сказала Марыся Павловна. — Вы ведь слышали, как он исполнял Шопена, сколько вкладывал души! — И, загоревшись, рассказала, как наблюдала на днях за его вдохновенной игрой, за богатой гаммой чувств, которые во время концерта то омрачали, то озаряли бледное, одухотворенное лицо ее питомца. — После того концерта он стал добрее, самоуглубленнее, словно бы оттаял в своих чувствах, — может, это музыка так действует на человека?.. И вот вы своим визитом снова разрушаете все, простите меня за эту резкость…

— Так что же прикажете мне делать?

— Уезжайте и не появляйтесь, пока не позовем. Ведь тут, как в госпитале, мы имеем дело с людьми ранеными, с пострадавшими, несмотря на то, что имя каждому из них столь грубое — правонарушитель.

— А ваше мнение о моем сыне?

— Я верю в Гену. От него можно многого ждать. Может, это даже гениальное дитя. Может, в нем зреет новый Шопен!.. Ведь мерить человека мы должны не его падениями, а его взлетами — вот там, на вершинах, и раскроется его настоящесть, я так считаю.

Категоричность ее тона вызвала улыбку у Валерия Ивановича. А когда Марыся Павловна направилась к корпусу, поблескивая своими тугими загорелыми ножками, Валерий Иванович с веселой гордостью пояснил архитектору:

— У нас в коллективе о ней говорят: «В маленьком теле — великий дух…» — И добавил: — Не обижайтесь, извините ее, что она так резко с вами обошлась… В конце концов, все это из добрых побуждений…

— Характер!

— Работа с нарушителями накладывает отпечаток…

— Характером она, по-моему, и сама правонарушительница, — молвил серьезно архитектор.

А когда он собрался уезжать, возле проходной под аркой его догнала возволнованная Марыся Павловна. И не одна — за руку держала… Гену! Своего «вундеркинда»… Подвела, решительно толкнула мальчика к отцу:

— Проси прощения!

И Гена, не говоря ни слова, самозабвенно припал, прижался щекой к батьковой руке.