Повести и рассказы

До войны Хаджи Ахилл носил черный фес — того фасона, который был в моде при покойном султане Махмуде{113}; фес этот, наверно, был сперва совершенно алый, но затем, в результате перенесенных им бесконечных перекрашиваний, преобразился, постепенно переменив свою масть: из алого стал багряным, потом пунцовым, потом светло-фиолетовым, потом темно-фиолетовым, потом черноватым, потом почти черным и, наконец, совсем черным. В будни Хаджи Ахилл разгуливал в необъятных штанах-карванах с бесчисленными стереотипными и неустранимыми складками, а по большим праздникам надевал кофейного цвета суконные шаровары, расшитые спереди, сзади, под поясом, над штанинами тонкой черной шелковой тесьмой, изображающей разные затейливые разводы, зигзаги, арабески довольно сомнительного художественного достоинства.

Но шаровары эти, хотя выглядят до сих пор совершенно новыми, — на самом деле очень давнего происхождения и сыграли важную роль в жизни нашего героя.

В них он щеголял еще юношей, покоряя представительниц прекрасного пола всюду, где ни появлялся; в них сумел завоевать сердце первой своей супруги и обвенчаться с почтенной «бабушкой Евой». В них он бродил по свету. Они совершали путешествия по Море, по Боснии, в Царьград, в Бухарест, по святым местам; восходили на гору Фавор{114}, видели нур{115}, побывали в дальних странах, были свидетелями дивных событий. В них таится столько милых старинных воспоминаний! Они связаны с далекой молодостью и путешествиями Хаджи Ахилла. Оттого-то и нынче, надев их и опоясавшись камчатным тарабулузом{116}, он принимает необычайно торжественный вид; взгляд его становится важным, многозначительным, поступь — тяжелой, церемониальной. Даже у чубука его блестящее прошлое: он был подарен Хаджи Ахиллу тридцать пять лет тому назад, во время его паломничества, иерусалимским игуменом Никитой. Булгария — тоже солидного возраста. Купленная давным-давно на одной ярмарке в Македонии, она обошлась ему не дороже какого-нибудь ножика, но он всегда уверял, что это — большая редкость.

— Она не звенит, а человеческим голосом разговаривает, — с гордостью говорит он.

Чтобы завершить портрет Хаджи Ахилла, прибавлю, что он всегда запинался, произнося букву а. Однако недостаток этот только способствовал его красноречию.

Но удивительней всего был дом Хаджи Ахилла. Говорят, Хаджи Ахилл перестраивал верхний этаж двадцать раз и успокоился, лишь увидав его таким, как ему рисовала фантазия.

В самом деле, сооружение получилось фантастическое, не подчиняющееся никаким архитектурным канонам, никакому заранее принятому плану. Горожане стали называть его башней. Лестница наверх, винтообразно и капризно извиваясь, приводила в узкий коридорчик, из которого налево был выход на полукруглый балкон с деревянной балюстрадой в виде конических заостренных столбиков, открытый и висящий над двором; а направо находилась полузастекленная-полудощатая дверь столярной работы, ведущая в единственную горницу этого этажа. Горница эта была убрана и обставлена в причудливом и странном вкусе. Возле двери находился стенной шкаф с деревянной решеткой. Сквозь нее была видна гипсовая статуя ребенка в натуральную величину, стоящего на левом колене и пишущего письмо. Это была первая и единственная гипсовая статуя во всем городе. Где только Хаджи Ахилл ее взял? Как бы то ни было, этот гипсовый ребенок представлял собой в высшей степени привлекательное зрелище. Мужчины, женщины и дети — все приходили посмотреть, полюбоваться. А Хаджи Ахилл одергивал их, не позволяя разговаривать и мешать пишущему. Посреди потолка, изукрашенного, покрытого разнообразной резьбой, расписанного синей и красной краской, блестело неизвестно зачем там прибитое большое круглое зеркало. Направо, у окошка с разноцветными стеклами, на маленьком столике стоял заколоченный ящик с панорамой, которую каждый посетитель был обязан посмотреть, как только войдет. Хаджи Ахилл важно, торжественно начинал крутить ручку, время от времени восклицая наставительным тоном: