Повести и рассказы

После обеда компания собралась снова и, за вычетом двух вольтерьянцев и большинства эллинистов, направилась к монастырю, обычному месту загородных прогулок. Проходя мимо корчмы Аврамча Распопче, они завернули туда — осушить по стаканчику киселярского вина, пользовавшегося особенным успехом благодаря тому, что его покупали учителя. Оттуда пошли к Караджовскому колодцу, где всей компанией плясали хоро{76}, которое Мирончо дважды обвел вокруг родника. Потом он повел всех к Капану; там, ни слова не говоря, свернул во двор, и все за ним. Капан в тот день принимал гостей; обе комнаты дома были полны народу; присутствующие сидели по-турецки вдоль стен. Компания поздоровалась с хозяином и его домочадцами и разместилась как попало. Мирончо бесцеремонно протискался в угол, отдавив чорбаджии Цочко ногу и запачкав ему своим башмаком чулок. Иванчо, разувшись, сумел благодаря своим малым размерам без особого труда втиснуться между двумя коленями, принадлежащими разным владельцам. Хаджи Атанасий и остальные поместились среди женщин. Только Хаджи Смион, тоже в одних чулках, остался стоять, озираясь с улыбкой по сторонам; но и он, увидев забившегося в угол Мирончо, направился к нему и, сам не подозревая об этом, приютился в объятиях чорбаджии Цочко.

У Капана пелинаш{77} был, как видно, не хуже Аврамчева, так как, выйдя от него, Мирончо зашагал по-военному, и вся компания последовала его примеру, покрикивая вполголоса: «Раз, два, три! Раз, два, три!» Хаджи Смион, слышавший в Бухаресте в 1848 году, когда Киселев{78} управлял Румынией, русскую команду, наблюдал их марш и делал строгие замечания:

— Правей, Иванчо! Учитель, не выходи из рядов! Быстрей, Хаджи, по-русски!

И все повторяли:

— Раз, два, три! Раз, два, три!

Стоявшие у ворот женщины при виде этого воинственного отряда струхнули; однако те, что помоложе, не могли удержаться от смеха, глядя на Мирончо, шагающего впереди, наклонив голову, и печатающего: раз, два, три! И все повторяли за ним: раз, два, три! А им вторила следовавшая за ними толпа ребятишек.

Но вся воинственность отряда исчезла сразу, словно по мановению волшебной палочки, как только из-за угла появился алый фес онбаши{79}. Хаджи Смион храбро встретил турка, приветливо с ним поздоровался, осведомился о здоровье и спросил, который час.

— Чего вы испугались? — сказал он, когда представитель государственной власти отбыл. — Он такой же человек, как все.

— Убей его бог! Агарянин{80} — не человек, — проворчал Хаджи Атанасий.

— Известное дело, не человек. Я просто так сказал, — сухо ответил Хаджи Смион.

Наконец компания достигла зеленой поляны перед монастырем и расселась на траве, продолжая шуметь и громко разговаривать. Мирончо рассказывал Хаджи Смиону и одному торговцу шнурками какой-то смешной молдаванский анекдот. Иван Стамболия и Головрат беседовали о ценах на пряжу в три нитки. Учитель Гатю и Иванчо Йота опять сцепились по поводу правописания; но господин Фратю вмешался, заговорив с учителем по-французски, то есть прочитав затверженные наизусть первые строки из «Телемаха»{81}: «Calypso ne pauvait se consoler du départ d’Ulysse»[15] и т. д., чтобы произвести впечатление на торговцев шнурками, чем страшно рассердил Иванчо, который, кроме гордости Мирончо, ненавидел также румынский язык. А Хаджи Атанасий убеждал Чона Поштянку признать патриархию, так как она распределяет миро. Только помощник учителя Мироновский отстал, погрузившись в размышления о собственной фамилии, которая сперва была Милчев (в Ловече), потом стала Мирович (в Тетевене), потом Миронов (в Штипе) и, наконец, превратилась в Мироновский (Селямсыз называл его уже Мироносовский).

Наконец все стали просить Мирончо что-нибудь спеть. Это очень задело музыколюбивого Хаджи Атанасия, тоже славившегося своим сладкогласным пением в церкви.

— Что спеть? — спросил Мирончо.

— «Где, о голубь мой?» — сказал Поштянка.

Мирончо ничего не ответил, только сдвинул брови, торжественно снял с головы фес и, подмигнув Хаджи Смиону, кинул:

— Подтягивай, Хаджи!

— Мы все будем подтягивать, — ответил Хаджи Атанасий.

Мирончо, подняв глаза к облакам, запел:

Где, о голубь мой,

Ты стремишь свой лет?

Ревность злой змеей

Сердце мне сосет!

На чудную высоту поднял певец голос свой, залился, замер на ней, потом опустил его вниз, и загремел, и опять замер в любовном вздохе, и вся компания повторила последний стих куплета. Зефир подхватил эти приятные, гармонические звуки, отнес их в листву ив и орешника, смешал с шумом реки и доставил в спальню игумена, нарушив его послеобеденную дремоту.

После Мирончо пели другие; между прочим, Хаджи Атанасий спел новую «Херувимскую».

Учитель Гатю взобрался на большой камень, носивший название «Вол».

— Скажи нам оттуда речь, учитель! — крикнул Иван Бухал.

— О чем?

— О чем хочешь, — ответил Головрат.

— О грехопадении Адама и Евы, — сказал, смеясь, Мирончо.