Повести и рассказы

— Разве я не поймал тебя два раза?

— Врешь! — крикнул Хаджи Смион.

— Сам ты врешь, как бородатый цыган!

С этими словами Иванчо швырнул ему карты в лицо; при этом он толкнул хозяина, разносившего кофе, и все оно вылилось на плечо Хаджи Смиону.

Трудно сказать, что сделал бы Хаджи Смион, если б был обут в это мгновение. Но Иванчо отбежал в другой конец комнаты и шепотом спросил Мирончо:

— Скажи, Мирончо, какая обида больше? По-моему, хребет.

Мирончо ничего не ответил.

— А по-твоему, что труднее стерпеть? — домогался Иванчо.

Мирончо поглядел на него совершенно равнодушно.

— Хребет? — покраснев от досады, продолжал настаивать Иванчо.

Мирончо молчал.

— Или, скажем, кошка? — прибавил Иванчо упрямо.

Потом, переменив тон, спросил доверительно:

— Читал сатиру?

Мирончо посмотрел на него отсутствующим взглядом.

— Страшно осмеяли Варлаама — и прочее… Читал?

Но Мирончо, который даже носа Йоты видеть не мог, отвернулся и стал слушать другой разговор.

Иванчо покраснел от гнева. Повернувшись к стене, он пробормотал:

— Погоди, гордый Дарий{72}, я заставлю тебя открыть твои ослиные уши!

Он не посмел напасть на Мирончо открыто, так как помнил случай с жаровней, а решил втянуть его в спор по какому-нибудь запутанному вопросу — например, насчет правописания, о котором уже зашла речь в одном углу кофейни.

XII. Вольтерьянцы и эллинисты

Иванчо Йота незаметно присоединился к беседующим. Разговор, возникший по поводу лошади Ивана Болашака, перешел в спор о правописании. Учитель Гатю, известный вольтерьянец, обрушивал беспощадные удары на некоторые завещанные стариной благочестивые буквы.

Его союзниками были: Мирончо, завсегдатай кофейни Иван Бухал, подвыпивший дед Нистор, несмотря на свою неграмотность, сражавшийся в первом ряду бойцов; затем великий вольнодумец и патриот господин Фратю и, наконец, владелец кофейни.

В качестве союзников сладкогласного певца и эллиниста музыкословесного Хаджи Атанасия фигурировали: многоученый эллинист и доктор дед Иоси, лечивший решительно все болезни желудка тартароэметикой{74}; затем верный блюститель традиций школы Гырбы о. Ставри: он продолжал писать с острыми и тупыми ударениями; далее, два безгласных, но, видимо, сведущих слушателя, так как оба они глубокомысленно кивали головой всякому, кто брал слово, к какому бы лагерю тот ни примыкал. Наконец, Иван Капзамалин, постоянный покупатель товаров Иванчо и сват о. Ставри.

Иванчо Йота, естественно, присоединился к лагерю эллинистов, а Хаджи Смион, увидев это, пристал к партии вольтерьянцев. Помощник учителя Мироновский соблюдал нейтралитет.

Спор становился все горячей и ожесточенней, так как, несмотря на свирепость вольтерьянцев, эллинисты не хотели уступать ни пяди; наоборот, они предъявляли еще более страшные притязания, чем обычно. Музыкословесный Хаджи Атанасий непременно хотел, чтобы и ζ, и μ заняли свои прежние почетные места в азбуке; Петко Мираз, настроенный более умеренно, настаивал на возвращении одних только ы и θ. Отец Ставри был неукротим: он требовал восстановления титл{75}; но в конце концов отступил и согласился на то, чтобы сохранить их только над словами «бог» и «ангел». Иван Капзамалин и оба немые слушателя тоже поддерживали эти требования, сочувственно кивая головой, а многоученый эллинист и доктор дед Иоси попросту предлагал перейти на греческий алфавит.

Хаджи Смион, еще вздрагивавший от гнева при каждом взгляде на свое плечо, то и дело зло посматривал на Йоту, которого при этом прошибал холодный пот.

Желая поскорей насладиться мщением, коварный Хаджи Смион подошел к учителю Гатю, который в этот момент давал горячий отпор эллинистам, и подтолкнул его локтем. Тот обернулся и поглядел на Хаджи Смиона вопросительно.

— А как насчет йоты? — промолвил Хаджи Смион и бесстыдно осклабился на Иванчо, которого уже не боялся, так как имел теперь, помимо учителя, таких сторонников, как дед Нистор, не прощавший Йоте скоромного стола в рождественский пост и гонявшийся за ним с чубуком всякий раз, когда тот высказывался неуважительно о патриархе; как Мирончо, презиравший Иванчо и называвший его «Иван Йотович ничтожный»; как хозяин кофейни, по характеру своему большой противник йоты и мух.

Иванчо вспыхнул и покраснел до ушей. Учитель Гатю засмеялся и поглядел на него с сожалением:

— А с вашей йотой, бай Иванчо, как быть?

Такое полунасмешливое-полупрезрительное отношение к йоте задело Йоту. Окинув предательски ухмыляющегося Хаджи Смиона огненным взглядом, он грубо ответил:

— Ты скажи, небось ты учитель? Так зачем меня спрашиваешь? Ты ведь учитель?

— Я считаю, — высокомерно промолвил тот, — что и над ней надо пропеть «вечную память», как над остальным поповским и дедовским хламом.

— Настоящий вольтерьянец, — прошептал о. Ставри.

— Прошу прощения, прошу прощения, — гневно промолвил Иванчо. — Это не одно и то же. Йота — статья особая. Ты эти песни пой отцу Ставри, а Иванчо не проведешь… Он этим штучкам цену знает.

Отец Ставри зверем поглядел на своего союзника-обидчика. Обоих борцов окружила толпа любопытных.