Повести и рассказы

Ивен Назаренус любил их, и они это чувствовали. Они в нем снова чувствовали отца. Смятение и слезы сняло как рукой, потому что они снова видели в Ивене, снова узнавали в нем своего отца — худощавого, чуть ссутуленного мужчину, у которого руки и даже пальцы покрыты волосами, не черными, как на голове, а порыжелыми, выгоревшими от солнца. Его дети любили сейчас друг друга, потому что в течение целого дня они видели мать и отца такими, какими те бывали в свои лучшие дни: мать — любящая, отец — любящий, оба спокойные и терпеливые, оба не сердятся, не шумят, а если и пошумят, то нарочно, ради забавы, ради игры, если и посердятся, опять же ради игры, ради того, чтобы все выходило занятнее. Так Рэд, переняв это у отца, прикидывался рассерженным, когда повторял странные вещи, которые говорила его сестра, и добродушно-веселые вещи, которые говорил его отец, подшучивая над пылким желанием Рэда добраться поскорей до Флоры — по этой дороге, или по следующей, или еще по другой.

Рэду предстояло поговорить как-нибудь с отцом, потому что отец сказал ему, что они поговорят. Им предстояло поговорить о сердитом голосе его отца, разбудившем Рэда позапрошлой ночью. Бывало, Ева сердила Рэда. Бывало, он толкнет ее легонько, а она говорит, что он ее ударил, тогда как он всего лишь легонько толкнул. Но бывало, что он и ударял ее. Он ударял ее частенько, но не так часто, как она раздражала и сердила его. Иногда он просто не обращал внимания.

— Смотри, какой славный дом, папа, — сказал Рэд. — Может, это и есть дом Флоры?

— Дом Фанни, — сказала Ева. — Это дом Фанни. Фанни не плачет, когда разбивает себе голову.

— Фанни не плачет, когда разбивает себе голову, — сказал Рэд со смешком. — Фанни, наверно, не плачет и тогда, когда плачет. Фанни, наверно, смеется, когда плачет.

— Фанни смеется, когда плачет! — сказала Ева. — Ну разве это не глупо, папа?

Дом этот был не Флоры и не Фанни. На почтовом ящике Ивен прочел — Амос Блотч. Значит, мы уже где-то рядом, подумал он. Если это его жена, та самая, что остается с девочками, — значит, они соседи. Он хотел использовать эту счастливую подсказку и, вовремя подметив на почтовом ящике имя Уолзов, подъехать именно туда, куда нужно, подъехать точно и уверенно, сделать это так, чтоб детям показалось, будто он с самого начала знал. Он хотел удивить их. Он не сомневался, что это обрадует девочку и доставит удовольствие мальчику. Это доставит ему великое удовольствие, потому что до сих пор они ехали прямо, по одной дороге, не плутая, не останавливаясь, не возвращаясь обратно и не пробуя других направлений.

Ярдах в пятидесяти от дороги Ивен увидел дом — белый и чистенький, вокруг газоны и спереди два громаднейших эвкалипта. Наверно, это и есть дом Уоррена и Мэй. Имя на ящике он не разобрал, так как буквы стерлись, но все же подъехал, и тогда на просторном дворе он увидел трех девочек, старую оливу и женщину в очках, сидящую с книгой в плетеном кресле.

— Видишь, Рэд, — сказала Ева, — папа все знает.

— Ты знал, где это, папа? — сказал Рэд.

— Ну вот, мы и приехали, — сказал мужчина. — Вон Фэй, Фанни и вон Флора.

Он остановил машину. Дети кинулись к девочкам, бежавшим им навстречу.

Женщина встала, заложив книгу на прерванной странице, и улыбнулась.

Ивен поздоровался с ней и сказал:

— Надеюсь, они не причинят вам слишком много хлопот. А когда пора будет возвращаться, вы позвоните, и я заеду за ними.

— Они могут побыть дотемна? — спросила женщина.

— Пусть побудут, пока девочкам не надоест с ними, — сказал он.

— Хорошо, — сказала женщина.

Дети, сбившись в кружок, уже договаривались, с какой игры начинать. Ивен сел в машину и поехал обратно.

* * *

После того как она вымыла лицо, рвота подступила снова, а вместе с рвотой на нее накатило такое лютое отвращение к собственной беде, какого никогда прежде она на испытывала. И в то же время ее страшило то, что необходимо было сделать, то, что она теперь сама хотела сделать.

В тот день, когда у нее появились первые подозрения, она приготовила себе горячую ванну и просидела в ней около часа, теряя голову от тревоги и надежды, — но ничего не случилось. Потом она пошла в сарай, открыла старый бидон с краской, нагнулась лицом к нему и до одури вдыхала противный запах, — но и тут ничего не случилось. Тогда она отправилась к врачу в Сан-Матео, назвавшись ему как миссис Морган. Два дня спустя он позвонил и попросил ее зайти еще раз. Но к этому времени она уже убедилась; телефонный звонок врача только подтвердил то, что она уже знала.

— Я не хочу, я боюсь, — сказала она врачу. — Мы не можем позволить себе это. Дайте мне, пожалуйста, какие-нибудь пилюли.

Врач рассмеялся и сказал:

— Миссис Морган, вам бояться совершенно нечего.

— Нет. Я не совсем здорова, я не могу иметь ребенка, — сказала она. — Я ужасно боюсь. Пожалуйста, дайте мне что-нибудь.