Повести и рассказы

Сны у Павлуши всегда были очень яркие, но и наяву он склонен был создавать некий воображаемый мир, в котором все было куда лучше и веселей, чем в жизни. В том мире являлось в преображенном виде все, что он видел, слышал и читал. Здесь уже геройствовал неизвестный красноармеец из лесной палатки, который один одолел пятерых врагов. Но здесь же продолжали жить и Костя Замятин, и Настя Шерман, и Верочка, и кот Ларион, и кудлатый пудель Кус, черный-пречерный, имевший свой дворец Черного пса, и все, кого только хотел сунуть сюда Павлуша. Все судьбы зависели здесь от Павлушиной воли, он был хозяин и с увлечением распоряжался людьми, животными и вещами, все сводя к хорошему концу.

И вот Костя Замятин и Настя Шерман вдруг вновь вернулись из этого воображаемого мира в жизнь. Костя, все такой же коротконогий и большеголовый, и Настя, такая же остренькая и гнусавая, как и раньше, и много других знакомых ребят оказалось здесь, и у Павлуши даже уши покраснели от удовольствия и неожиданности, когда он увидел их. А когда он, Костя и Настя, перебивая друг друга, заговорили каждый о своем, к ним подошел незнакомый Павлуше большой мальчик с очень светлыми волосами и глазами, почти альбинос. Он уставился на Павлушу неподвижным взглядом.

— Чего смотришь? — спросил Павлуша недовольно.

— Ты сейчас из Ленинграда? — осведомился незнакомый мальчик. Голос у него был глуховатый.

— Да.

— А там бомбежки были?

— Были.

— Очень страшно?

— Именно что нет, не страшно, — гордо ответил Павлуша, поглядывая снисходительно на этого большого мальчика, не знавшего, конечно, что такое бомбежка.

Мальчик подумал и отошел, ничего не сказав. Настя сразу зашептала гнусавым своим голосом:

— Это же Алеша Сапожков, ну как ты не знаешь, вот я скажу твоей маме, у него папа — партизан, а его самого как обстреливали!..

И она совалась своей острой мордочкой прямо в ухо Павлуше.

Медлительный Костя вторил ей:

— Он из Луги пришел пешком, из Луги пришел пешком в Ленинград, пешком в Ленинград…

Такая уж у Кости была привычка — повторять одно и то же по нескольку раз. И пока он скажет одно слово, Настя выпустит десять.

Павлуша, догнав Алешу Сапожкова в коридоре, сказал ему:

— Зачем ты спрашивал, страшно, или не страшно? Ты ведь сам знаешь.

Алеша ответил:

— Я знаю про себя, а спрашивал, страшно ли тебе.

— Почему же ты сразу не сказал, что сам все видел?

— А чего тут рассказывать? — ответил Алеша Сапожков хмуро и пошел к выходу в сад.

Так совершилось знакомство Павлуши с Алешей Сапожковым.

В саду Алеша присоединился к группе старших школьников, отправлявшихся на погрузку вещей.

Низко нависло жирное, тучами набухшее небо. Шумно и однообразно хлестал дождь, заливая дома, людей, улицы и площади Ярославля. В потоках дождя сгущались сумерки.

Груда вещей громоздилась на платформе вокзала. Они жались к стене, под навес, большой кучей. Над округлыми боками тюков выступали острые углы чемоданов. Тюки, корзины, узлы, мешки, чемоданы, ящики теснились здесь, на перепутье, и все это хозяйство сторожили бесформенные фигуры, в которых только по голосам можно было распознать женщин и подростков.

Сотни километров проделали по стране все эти сорочки, лифчики, пальто, шапочки, наволочки, все это драгоценнейшее тряпье, упакованное и увязанное любящими руками матерей и обильно политое слезами. Неотступно следовали за детьми мука, рис, конфеты, сахар и мало ли еще что, предназначенное для спасения маленьких советских граждан от голода, холода и болезней. На каждой вещи четко выведена химическим карандашом фамилия и возраст мальчика или девочки.

Женщины и подростки хитро придумали, как спастись от пронизывающей осенней сырости. Они до плеч зарылись в вещи, торчали только головы и руки, и казалось, что все это двинутое в дальний путь имущество странно проросло женскими и детскими головами — влажными, поникшими, усталыми.

Мужчина в прорезиненном макинтоше возник из сумрака и промолвил:

— Машина есть.

Женщины и мальчики выбрались из своего убежища. Марья Николаевна, в ватнике и ватных штанах, казалась прямо великаншей по сравнению с другими. Она, не промолвив ни слова, взвалила на плечи один из самых тяжелых тюков, в руки взяла чемодан и пошла. Нести — близко. За боковой стеной вокзала калитка открывала ход прямо на темную мокрую площадь. Грузовик угрюмо ждал против калитки.

Марья Николаевна, уложив в машину вещи, повернула обратно. Милиционер у прохода, оглядев ее с ног до головы, вдруг заступил ей путь.

— Кто таков? — спросил он тревожно.

Марья Николаевна легко отстранила его, но он вновь шагнул к ней, спрашивая в чрезвычайном недоумении и даже испуге:

— Ты мужик или кто?

Марья Николаевна фыркнула, отмахнулась и прошла на перрон. Вид она имела действительно странный — в мужской одежде, по-мужски широкоплечая, но не по-мужски широкобедрая, она в сумраке, в потоках дождя похожа была на водолаза.