Повести и рассказы

— Ты что? Кричать будешь — такие грибы выскочат, что так шапкой тебя и накроют. В бабий платок от Гитлера не упрячешься. — Он прибавил, хмурясь: — Ребят наших он за поганок считает. Топчет.

— Что они в Старой Руссе наделали! — заговорила мать. — Низко-низко гонялись за ребятами и убивали их из пулемета. Этих летчиков я своими руками каждого бы задушила! Всех до единого!

Павлуша тем временем раскрутил на себе платок, и она набросилась на него:

— Это кто тебе позволил, негодный мальчишка? Кто?

— Папа, — ответил Павлуша.

Отец сказал виновато:

— Между прочим, насчет бабьих платков — это я пошутил.

— А ты выбирай, как шутить с ребенком, — огрызнулась мама, но тут же и затихла.

Лицо у нее стало грустным и утомленным, как у тети Ани, но это только на миг. Вновь засверкали ее глаза, она завернула Павлушу в платок, подхватила могучими своими руками и посадила в кузов машины на узлы.

Марья Николаевна Смирнова, Павлушина мать, — очень высокая и очень сильная женщина. Она никогда не болела. Двухпудовый мешок картошки она с легкостью перекидывала через мощное плечо и несла почти не сгибаясь. Сила так и играла в ней. Она была неспокойна сейчас и не могла сидеть тихо — то поправляла пальто на Павлуше, то перекладывала покатившийся на повороте тюк или чемодан, то вдруг начинала напевать:

И колокольчик, дар Валдая…

А потом грустно запела совсем уж незнакомое:

Забудь мой рост, мою походку,
Забудь черты мово лица…

Из Тихвина машина увезет Павлушина отца в Валдай. Марья Николаевна была неспокойна, нервна.

Отец ушел

В Новой Ладоге грусть отошла. Уж очень ласков был этот узорчатый городок, раскинувший свои домишки по веселым берегам Волхова. Здесь, на скате к широкой реке, скопилось много машин с женщинами и детьми, паром принимал их, перевозил на тот берег, возвращался и опять перевозил. С горушки все — и паром, и машины, и кони, и люди — казалось игрушечным. И все, что способно было сверкать, сверкало на улыбающемся с неба солнце.

Мама соскочила с машины, побежала в магазин, купила красную расческу и очень радовалась ей.

Но отец был невесел.

— Переправа, — проговорил он, поглядывая вверх и прислушиваясь.

Он сам сел за руль и повел машину на паром. Когда паром прошел за середину широкой реки, отец немножко повеселел, а на том берегу объяснил:

— Разведчик тут летал час назад. Нам ничего, а Павлуше, между прочим, худо это, если б налет совершился.

Когда прошли Сясь, отец заявил облегченно:

— Опасность позади. Ну, Павел Васильевич, открылась тебе дорога в жизнь. Теперь, между прочим, ты живи смело, без трусости, как полагается пионеру. Ведем мы войну с лютым врагом не на жизнь, а на смерть, и священные наши чувства — к родной стране любовь и к врагу ненависть. Эти чувства в себе не расплескай.

При этом он глядел на оставленный ими берег, за Сясь, и мать глядела туда же. Лица у обоих были серьезные.

Отец промолвил тихо и задумчиво:

— Не знаю, между прочим, удалось ли бы завтра проехать по шоссе этому. В кольцо зажимает он наш Ленинград.

Мать все смотрела и смотрела туда, где и не видно было Ленинграда, и слезы копились в ее глазах. Павлуша поглядел на отца, на мать и вдруг спросил:

— А тетя Аня?.. А Верочка?..

У мамы по щекам потекли слезы. А отец ответил уверенно:

— Не время нюниться. Вывезем, между прочим, и Верочку, и тетю Аню… Не этой дорогой, так другой, а Ленинград я достигну. Мой маршрут тебе известный: Ленинград — Тихвин — Валдай — и обратно. Задание я выполню. Не нюниться. Все мы в нашем Ленинграде будем.

И они поехали дальше — в Тихвин.

В Тихвине все загородил стоявший на первом пути эшелон, такой длинный, что если стать у паровоза, то не увидишь последнего вагона. А вагоны были товарные, красного цвета, с раздвинутыми дверьми, полные детей и женщин. Классных вагонов — только два, как раз у самой платформы, где ждали Павлуша с мамой. Под эти вагоны ныряли все, кому нужно было на другие пути. Нырнул туда и Павлушин отец.

Из классных вагонов выглядывали небритые физиономии хорошо одетых мужчин. Двое вышли покурить. У одного, седого, с добрыми глазами, — орден Ленина, у другого, щуплого, в пенсне, — «Знак Почета».

— Академики, — почтительно промолвила мать, и Павлуша задумался, кем лучше быть — академиком или воентехником первого ранга.

Мужчина в мягкой шляпе и тоже с орденом быстрым шагом прошел мимо академиков, бросил весело:

— Чайку! Чайку!

Он нес горячий чайник.

Из-под вагона вынырнул Павлушин отец.

— Есть, — сказал он. — На третьем пути эшелон на Ярославль. Знакомца там нашел.

Он нагрузился вещами, и они двинулись в обход эшелона с академиками. И вот глазам их открылось все множество вагонов и людей, загромоздивших Тихвин. Куда ни глянь, везде нескончаемо тянутся железнодорожные составы, такой длины поезда, каких Павлуша и не видывал никогда. Как это умудрятся железнодорожники разгрузить такое скопление? И Павлуше хотелось уже стать начальником станции Тихвин, отправлять поезда — один за другим — на восток. Это, наверное, очень интересно.