Повести и рассказы

— Мы преданы, — сказал Смил.

— Проданы, — подтвердил Стоян.

— Понять не могу, кто из наших решился выдать нас. Посторонний этого сделать не мог, не зная наших тайн и намерений. Нас предали свои. Дедушка Стойчо арестован. Говорят, Митхад-паше имена заговорщиков были известны уже в то время, когда никому из нас еще в голову не приходило давать клятву и действовать для освобождения родины. Кто же занимается предательством?

— Уверяю тебя, что Митхад-паше ничего не известно, — возразил Цено. — Нас выдал Ненчо Тютюнджия. Но Ненчо ничего не знает ни о наших товарищах, ни о наших планах. Слушай, в чем дело. Ненчо хочет жениться на моей сестре, а ты ему стоишь поперек дороги, мешаешь достичь цели. Какие пакости выдумывает этот урод со Спиро Трантаром, какие он плетет интриги с моим отцом, этого я не знаю. Знаю только, что в этом гнусном деле отец мой принимает самое горячее участие. Если бы Ненчо или отец знали, что мы тоже бываем у дедушки Стойчо и дружим с учителями, они не спешили бы поделиться с пашой своими наблюдениями и открытиями. Но из вчерашнего разговора с отцом я ясно вижу, что ни он, ни Ненчо, ни Спиро решительно ничего не знают о наших целях, а просто хотят угодить Митхад-паше и добиться того, чтобы он арестовал тебя, дедушку Стойчо и более видных учителей, не желающих покориться чорбаджиям и считаться с желаниями чорбаджийского сословия. «Чего вы не видали у Стойчо?» — спросил меня отец. «Мы не малые ребята и не желаем давать тебе отчет, куда ходим, с кем встречаемся, о чем беседуем», — ответил я. «Шкуру с тебя спущу, — закричал он. — Чтоб ноги твоей не было у Стойчо в доме!» — «Повторяю тебе еще раз, что мы не малые ребята!» — «А-а-а! Вы думаете, я не знаю, чем вы занимаетесь у этого негодяя? Все, все знаю. У вас заговор! Шкуру спущу!» — «Если б мы решили составить заговор, ты ничего не узнал бы об этом. Мы не стали бы рассказывать о своих планах твоим подлым приятелям, которые готовы предать свой народ за трубку табаку», — возразил я. «Когда вас на виселицу поведут, я первый в вас камень кину!» — топнув ногой, сердито сказал он. «Я о таком отце тоже не пожалею. И своим друзьям советую перерезать не турок, а чорбаджиев; они хуже анатолийских башибузуков!» — «Стоян, скажи, чтоб этот мерзавец замолчал! Вы меня в могилу вгоните. Я об вас забочусь, а вы меня уморить хотите. Будьте прокляты!» — «Ляг, папа, ляг. Успокойся. Ты нездоров», — промолвил Стоян, дрожа как лист. «Говори: кто ввел вас в дом к Стойчо и помог вступить в заговор?» — спросил отец. «Могу сказать тебе только одно: Ненчо налгал тебе», — ответил Стоян. Тут отец вскочил и говорит сердито: «Я скажу паше, что сам послал вас все разузнать и помочь правительству. А вы подтвердите мои слова». — «Мы никогда не будем шпионами… Пошли Ненчо. Пускай он и нас, как других честных людей, выдаст». Уж не помню, что было дальше.

— Отпирайтесь, — сказал Смил. — Говорите, что ничего не знаете, и мы спасены. Известите Ивана.

IX

Кто не был в Рущуке, тот не знает, что такое турецкие кофейни. А кто не знает, что такое турецкие кофейни, тот не знает и турецкого народа. Войдем в один из этих турецких храмов, ибо кофейня для турка — настоящий храм. В этом храме, прежде служившем цирюльней, сидело несколько чалмоносцев, беседуя о «пулитике».

— Кабы не московец, мы не дошли бы до такого положения, — сказал один чалмоносец и прикусил мундштук своей трубки.

— Французы не лучше. Хоть московцы частенько нас колотят, да по крайней мере не заставляют нас с женщинами хороводы водить. Мне кажется, если б не французы, наш султан никогда не признал бы гяуров своими детьми и верноподданными. «Ты должен быть отцом и для последних своих подданных», — говорят ему французы. А он в угоду им отвечает: «Готов исполнить ваше желание». Шуты гороховые! Но плохо то, что, с тех пор как Франция стала вмешиваться в наши дела и делать из нас европейцев, гяуры стали больно нос задирать. Научились всяким там ихним «бонжурам»[113] и смеются над правоверными! Ежели и дальше так пойдет, мы совсем отощаем, как багдадские псы бродячие. «Работай», — говорят. С какой стати? Работа — для гяуров, а я отца своего позорить не собираюсь, — говорил турок в грязном и рваном мундире, видимо чиновник.