— Я, брат, знаю, — продолжал Роман добродушно. — Ты думаешь, одни вы завтра до зари еще обернетесь, назад попрете?.. Не — ет, милачок!.. Таким походом двинуться — считай куда еще больше попрут — вперед, али назад!.. Теперь у красных — то этаких — то дизентиров не сочтешь… Вы только винтовки в исправности доставьте да патронов побольше!.. Чтоб в аккурате, как на смотр! Хо!..
У Романа погасла трубка, он ее выколотил о сани, хотел сунуть за пазуху, но раздумал и снова набил ее.
— На — те, закуривайте!.. — протянул он ее солдатам. — Бестабашны вы, вижу я!.. У меня табачек свой!
Солдаты поочередно стали затягиваться.
Мороз завинчивал все крепче. Над мухортым вился густой белый пар. Люди стыли; бороды, ресницы, воротники закуржавели. Полозья скрипели.
Сосны, мягко укутанные снегом, обступили дорогу неподвижно, застыв, замерев.
Из распадков выходили волки. Нюхали разъезженный широкий след. Слушали, выли. Распадков было много — волков собралась большая стая.
Но вот они в недоумении, в тревоге остановились, рассыпались по распадкам, скрылись.
Оттуда, куда уходили те, что оставляли утоптанный, грязный, пахучий след, шли и ехали люди. По утоптанному снегу обратно двигались они, еще больше утаптывая и расширяя его.
Волки, притаясь за кокорником, в ямах, меж деревьями, острыми, сверкающими глазами следили за теми, кто шли вперед и назад, — в дальний путь и обратно.
Зоркими мерцающими глазами, тонким нюхом чуяли волки, что расползается отряд в разные стороны, уходят, уезжают люди обратно.
У полковника, адъютанта и других офицеров не было волчьих глаз, волчьего обоняния, но замечали они, чуяли, что кругом творится неладное.
Стали совещаться, соображать. Предложили командиру офицерского отряда («истребители») выставить сильную часть в арьергард отряда, чтобы задерживать дезертиров и следить за тылом, но он наотрез отказался:
— Мой отряд привык к боевой работе, конвойная служба ему не пристала!..
Решили использовать для этого остатки красильниковцев, но когда стали собирать их, то набрали мало людей: остальные где — то разбрелись по кошевам, зарылись в шубы, в солому, спали мертвым пьяным сном.
А на востоке с пригорков уж виднелись зубцы байкальских гор. И в полдень, когда зимнее солнце осиливало морозную мглу, там ослепительно сверкали снеговые вершины.
Тогда в штабе посидели за машинкой, потрещали — и по отряду, по разрозненным частям, из кошевы в кошеву, из саней в сани прочли приказ:
Между тем, среди вас находятся злонамеренные и слабые, которые, забыв свой долг перед родиной и вождем, уходят к врагу, оставляя своих боевых товарищей, предавая правое святое дело…
Штаб ….ского корпуса приказывает каждого замеченного в дезертирстве расстреливать немедленно на месте»…
По кошевам, по саням, из рук в руки прошел этот приказ. Похмурились лица, поползли угрюмые улыбки, зашептались:
— Расстреляй его, коли он удерет!.. Ищи ветра в поле!..
— И куда люди бегут — то?.. Ведь вот, гляди, и к Байкалу скоро выйдем…
— А там што за сладость?..
— А в обратную сторону — слаще што ли?..
Походил приказ по рукам. И хоть в этот же день пристрелили двух, далеко отставших от отряда («устали мы! притомились!»), но, не переставая, отрывались от отряда клочки, неудержимо отставали, уходили люди. И не манил их блеск и сверкание байкальских вершин.
И волки, напуганные многолюдьем, сходили с дороги, крались за деревьями, за кустарниками, жадно глядели. Ждали.
И, воя, визжа, грызясь меж собою, пожирали трупы расстрелянных…
Еще не сверкали байкальские сопки (было это на завтра после панихиды) — в штабе спор вышел.
Командир красильниковских остатков, хорунжий Агафонов, претензию заявил: охранять подполковничий гроб красильниковцам.
— Ваши люди мало надежны! — нагло поблескивая цыганскими глазами (и серьга по — цыгански в левом ухе сверкала у него!). — На них в таком деле никак положиться нельзя! А мои — будьте покойны!..
— У нас есть офицерский отряд! — сухо ответил полковник. — Это самая надежная часть!
— Я не спорю — надежная. Ну, пусть охраняют документы… зеленые ящики! — поглумился Агафонов.
— Я прошу без насмешек! — нахмурился полковник. — Извольте помнить, что здесь есть выше вас чином.
— Я — командир самостоятельной части! — выпрямился хорунжий. — Я сам себе старший… У меня один начальник — атаман Семенов!