Повести и рассказы

Я вышел на улицу. На скамье, привалившись спиной к забору, сидел Бекас.

— Литы нет, — сказал я, садясь рядом.

— Меня убили, — проговорил он хрипло и распахнул пиджак. Белая рубашка на груди вся была в чем-то темном.

«Кровь», — понял я и спросил:

— Кто это тебя?

Бекас не ответил. Теряя сознание, стал клониться на бок. Я обнял его, чтобы он не упал на землю. В это время в воротах показался Георгий Иванович. В пальцах у него была цигарка, вышел перед сном покурить.

— Подержите его, а я за «скорой».

Побежал в туберкулезный диспансер, где был телефон. Едва добудился сторожа. Из «скорой» мне сказали:

— Встречайте.

«Скорая» приехала быстро. Я подбегал к нашему дому, когда она обогнала меня и остановилась на углу улицы Никитина.

Через минуту Степана положили на носилки и увезли. Я даже не успел спросить, куда именно. На другой день мы с Литой обошли несколько больниц, пока нашли нужную. В приемном покое молодой врач полистал толстую книгу.

— Вы спрашиваете о том, которого привезли в десять тридцать? Степан Шумилов? Ножевое ранение в правый желудочек сердца.

— Может быть, и Шумилов. С улицы Черепичной…

— Совершенно правильно. Документов при нем не обнаружили, но в кармане нашли заявление в военкомат. Он просился в училище…

— Что с ним? — спросила Лита.

— Он умер. В два десять, сегодня.

— Не может быть, — сказала Лита.

Я взял ее под руку.

— Как это? Сейчас уточним, — сказал врач оскорбленно и взял телефонную трубку.

С кем-то поговорил, затем опять обратился к нам:

— Можете взглянуть.

Пришла женщина в коричневом халате и повела нас по деревянному тротуарчику в глубь двора, к белой часовне. По обе стороны тротуара росли цветы, они пахли удушливо-сладко, и вокруг них вились пчелы. Женщина отперла большой висячий замок и отворила железную дверь.

Мы вошли в часовню и сразу почувствовали холод. Казалось, он исходит от каменных плит пола. На высоких столах, обитых цинком, лежали два обнаженных тела. Слева — девочка лет десяти, с косичкой и бантиком, свешивающимися вниз. А справа Степан, с грудью, обмотанной бинтами. На руках татуировка. На одной кисти птица, на другой — самолет.

Женщина в коричневом халате вышла. Лита стояла и смотрела на Степана. Не знаю, сколько бы она стояла. Я взял ее за руку и вывел наружу. Навстречу нам шел тот же врач.

— Зайдите, пожалуйста. Надо кое-что выяснить.

Он записал мой адрес, расспросил о Степане.

Потом несколько раз меня вызывал следователь. Кто убил Степана, так и не узнали. Лита была убеждена, что это дело Аверьяныча…

23

Ночью мне приснился сон: ко мне пришел Лев Толстой и сел на край койки. Он был в серой широкой рубахе, подпоясанной веревочкой.

— Как же вы?.. — начал я и замялся, потому что неудобно же было сказать человеку: «Вы же умерли».

Но он понял, о чем я умалчиваю, чуть улыбнулся и сказал:

— А так…

— Скучно там?

— Ой, как скучно, вот и пришел узнать, как ты живешь, божий человек, Алексей.

— Хорошо живу.

— Значит, у тебя поживу.

— Живите, — согласился я. — Только как насчет карточек?

— Что за карточки?

— Хлебные и продуктовые.

— Да много ли мне надо?

Я протянул руку и пощупал его. В нем почти не было плоти. Сквозь него я смутно видел предметы.

И вдруг мне стало ужасно жалко его.

— Плачешь? — спросил он.

— Это так — сейчас пройдет.

— Мои книги читаешь?

— Читаю.

— Что ж ты не на фронте? Родину надо защищать.

— У меня глаз один не видит.

— Неправда.

Он достал из мешка автомат и протянул мне.

— Вот тебе.

Я вскочил с постели, прошелся с автоматом по нашей комнатенке, которая оказалась почему-то очень большой. Обоими глазами я видел одинаково хорошо. Острая радость наполнила мне грудь. Толстой стал рассеиваться. Усилием воли я старался удержать его, но бесполезно. Все растаяло в воздухе. Я что-то кричал ему, но он не слышал.

Теперь вечерами старики не читают про святых и чудотворные иконы. Георгий Иванович пребывает в пасмурном настроении. Он что-то не ладит с Аграфеной Ивановной. Видно, надоело ему целыми днями «мантулить» на нее. А на Захара Захаровича напала болезненная болтливость. Ко мне он больше не обращается — раза два я высказал ему все, что о нем думаю. Аграфене Ивановне его рассказы надоели. Поэтому он с нетерпением ждет прихода Литы, и едва она на порог, начинает рассказывать что-нибудь такое, чтобы раздразнить ее, вызвать на резкость.

Она не скрывает, что не имеет желания разговаривать с ним, но он этого будто не замечает.

— Лита, ты не спишь?

— Нет.

— У вас большая семья была?

— Отец, мама и я.

— Значит, ты единственная? Оно и видно. Изнеженная.

— С чего вы взяли, что я изнеженная?