Повести и рассказы

— А мы при чем?.. — Платон тускло, как рыба, смотрел на городского начальника, метавшегося перед ним. О чем он думал в эти минуты? Феликс впервые в жизни почувствовал искушение выхватить топорик и рубить, рубить, разрубить этот огромный комок мяса, провонявший водкой. И тут же сам себе сказал с горечью: «Это уже предел! Неужели сдаюсь? И становлюсь таким же быдлом?»

— Его спалили в Партизанском районе… его обидели под Новоселовым… и вы тут?! Я же точно знаю! Мы же с собаками проверим, по следам, падлы весовские!

— Я тебе снова говорю, начальник, — вхдохнул Платон. — Мы его не трогали. А кто?.. народу в тайге много… Вишь, люди с ними тут как с иностранцами… может, душу им раскрывали… а эти веселились, хапая наши богатства.

— Какие ваши богатства?! Он хоть на копейку взял чего-нибудь вашего?! Дерево, жесть, ульи — все купил на свои! Помогает совхозу растения опылять… своими руками режет поделки… сам косил рапс, на будущий год собирался рожь молотить… А то, что иностранца изобразил… так это его личное дело! Ты хоть марсианином назовись…

В разговор несмело встрял Генка «Есенин»:

— Если бы, если бы он сразу сказал, что наш…. и что два раза уже его… может, народ бы не тронул.

— Но вы же пили его водку, ели его хлеб! — Николай Иванович зажмурил глаза, не умея найти каких-то особых слов, которые повергли бы эту троицу в стыд и раскаяние. — Как могли, шушера?! А если не вы, дело еще страшнее — значит, даже в староверческом селе не осталось у людей святого! — Он повернулся к Феликсу и показал на него рукой, в которой до сих пор был зажат наган. Этот парень изобрел прибор!.. кровь им разжижают, если у кого тромбы… придумал, как из смолы-живицы лекарство варить — лучше хваленых американских, за которые долларами платим… наши ребятишки из Чечни молиться на него должны, скажи, Санька?! — он вспомнил про своего шофера, который стоял, прислонясь спиной к машине, жуя жвачку и готовый в любую минуту помочь шефу. — Скажи этим подонкам! И только потому, что таких, как вы, подняли из говна и дали вам право выбирать во власть таких же болтунов и жуликов, он оказался не нужен России! И вот — ушел в тайгу… но и этого сделать вы ему не дали! Сами-то уже ничего не можете! Руки трясутся… сопли текут, как Енисей на большом пороге!

Платон судорожно зевнул мохнатой пастью и ответил тихо, как-то даже вяло:

— Ты, начальник, не шибко… я уж восемь слов насчитал, оскорбляющих мою личность… и свидетели есть… посадить тебя не посадят, а на штрафок можешь налететь… у нас в стране демократия, свобода.

Николай Иванович словно бежал и об стену плашмя ударился.

— Да хоть пожалейте, собаки! — зарычал он. — Поднимите народ! Помогите отстроиться! Это ж за месяц можно сделать, если всеми силами…

— О чем вы?!. - наконец, опомнился Феликс. — Уже решено — мы уезжаем. — Он подумал, что придется, видимо, продать одно старое свое изобретение канадцам, давно просят… иначе где денег взять? Может, хватит расплатиться с половиной долга…

Платон, тяжело сопя, молчал. Генка — пухлогубая мумия — тер уши и кивал то ли Феликсу, то ли Павлу Ивановичу, который что-то шипел рядом, постукивая от холода стальными зубами.

Над сизой, над желтой, над белой тайгой восходила яркая плоская луна.

Николай Иванович вдруг усмехнулся и кивнул Генке:

— Это же ты, Гена Шастин? Который стишки кропает?

— Я, — замер Генка «Есенин».

— А ты знаешь, что у тебя двоюродная сестра, которая в Ленинграде жила, уехала лет десять назад во Францию, вышла замуж и померла… Ты ее наследник. Милионов пять франков твои.

Генка откинул от мерзнущей головы руки и аж помертвел. Николай Иванович глянул на Платона, неуверенно разинувшего рот, на обомлевшего Павла Ивановича и с треском расхохотался.

— Поверил?! Фи-ига тебе! Даже если бы у тебя была богатая родственница, даже мать бы была жива, разве бы она что оставила такой мр-рази?..

— Ну хватит, — буркнул Феликс. — Идемте в дом… то-есть в баню. Не вышло у нас любви… может быть, так и надо. Просто я таких людей больше к себе за стол не посажу.

— Посадишь! — с горечью возразил ему Николай Иванович. — В том-то и беда, что посадишь.

— Нет, больше нет. — И Феликс обернулся к Платону. Голос у него был еле слышный. — Только если вы еще здесь появитесь, пока мы здесь кантуемся, сожгу все ваши четыре дома. Надеюсь, понимаете, Платон Михайлович, Геннадий Николаевич, Павел Иваныч… я никогда зря не говорю.

— Еще по отчеству с ними!.. — Городской гость вспомнил о нагане и вскинул его над головой. — А ну отсюда!.. Геть!.. Увидимся на следствии. Обещаю как минимум по пятаку… за что — наскребем!

Первым рванул и туть же упал Генка, на него наступил Павел Иванович, и они, отталкивая друг друга, побежали в сторону деревни. Платон, пошатываясь, но сохраняя достоинство, остался на месте, зло посапывая ноздрями внутри бороды, похожей сейчас на черную радио-«тарелку» сталинских времен, которая вот-вот объявит что-то чрезвычайно важное.

— Вы — сами виноваты. Иностранцы, не иностранцы, а вечно перед Западом на цирлах. А мы — русские.