Повести и рассказы

— А больше никому? — Андрей Григорьич по-прежнему держал Ивана под прицелом.

Иван помотал головой. С чего бы это — писать ей. И так хороша будет.

— И то слава богу, — сказал Андрей Григорьич, — а то я боялся — «никому!» скажешь. Хорошая бабушка у тебя?

— Хорошая, — кивнул Иван, — партизанам помогала.

— Ну! — воскликнул Андрей Григорьич. — Расскажи. — И откинулся на стуле, готовясь слушать.

Как он слушал! Глаз не сводил с Ивана, пока тот не замолчал. Потом погладил ладонью стекло на столе, тронул бумаги, решительно отодвинул их и сказал:

— Счастливый ты. — И, увидев, что Иван не понимает его, добавил: — Бабушка у тебя. И вообще… Сколько еще узнаешь всего! Всюду люди! Счастливый. А я вот… бабушку свою не расспросил в срок… Прособирался…

— А там один партизан был, Федоров Никифор. Ох, смелый! — разохотился было Иван…

Бесшумно, будто тень, возник дядя Гурий. Серая щетина на его помятом, сонном лице торчала во все стороны. Он прохрипел:

— Активисты… Спать пора.

* * *

После ухода Андрея Григорьича Иван внезапно почувствовал, как сильно устал. Сел на диванчик, скинул сапоги и, не раздеваясь, прилег. Прилег и тут же провалился в глубокий сон.

Снилась Ивану музыка. Грозная. Больно резала по ушам, и непонятно было — где, кто играл?.. Среди музыки вроде как автоматы трещали или пушки ухали.

Сон был странный — без видений. То есть, может, они и были, но их Иван не запомнил. Музыка играла то громче, то тише, а потом загремела так резко, что Иван проснулся. Секунду соображал: где он? И когда сообразил — услышал за стеной радио. Репродуктор в коридоре был старый, музыка вырывалась из него с трудом и дребезжала так, словно пустые бидоны везли по булыжникам.

Иван встал, открыл дверь в канцелярию. На голом секретарском столе, с головой укрывшись ватником, мирно посвистывал дядя Гурий.

Иван вышел в коридор, выключил радио. Музыка замолчала нехотя, музыкальный след медленно растворился в пустой школе.

Когда Иван шел обратно в кабинет, дядя Гурий сидел на столе и ожесточенно, скрипуче чесал щетину на щеке. Вид у него был мрачный, на Ивана он глянул исподлобья, осуждающе, потом слез со стола, накинул на плечи ватник и, бормоча что-то, пошел в коридор. Иван услышал, как открылась входная дверь и сразу захлопнулась: дядя Гурий пошел в обход…

Тут Иван сообразил, чем недоволен старик: помешали кемарить. Радио-то недаром гремело — для начальства. Мало ли, проверять пойдет… А школа не спит!

Опять Иван подивился: старик-то глухой, а узнал, что радио выключили…

Размышляя о странной глухоте дяди Гурия (не без подозрения, что глухота эта мнимая), Иван совсем расхотел спать. Он оглядел кабинетик Андрея Григорьича. Всюду — на этажерке, на шкафу, на полке, на окне, и даже на полу — громоздились книги и журналы. «Неужто все прочел?» — думалось Ивану. Судя по обложкам, скучищи в этих книгах!

Иван чувствовал, что в нем с самого пробуждения поселилось что-то легкое, ясное.

Причина этому была не в том, что Иван ушел от тяжкого сна. Нет. Он поискал причину и вскоре нашел ее. Была она в последних словах Андрея Григорьича: «Молодец ты все-таки, Ваня, что приехал. Молодец. Я письма твоего ждал, и жданки кончились. А ты взял и приехал. Выучишься — насовсем приезжай. Во дело будет!»

И еще вот какую вещь сказал Андрей Григорьич, уходя: «Ты, Ваня, думаешь небось — все про тебя забыли, один ты бедный, и прочее. А ты поразмышляй о других людях, о взрослых, например. Да-да, не только о себе. У них работа, семья, ответственность… А вдруг тоска найдет? А если потянет куда-то? У тебя тоска бывает?» Иван пожал плечами — кто ее знает, тоску эту. Книжное что-то. Даже неловко подумать про себя: «У меня тоска…» «Не бывает у тебя, значит, тоски», — задумчиво сказал Андрей Григорьич. Иван завозился на стуле — неприятно, когда тебя чего-то лишают, вроде как ты хуже других… Хоть и тоска это, а все-таки неприятно. «Будет еще, — успокоил Андрей Григорьич. — Все будет: тоска, любовь…» Иван нахмурился: «Ну, повело…» «А что думаешь, будет, — повторил Андрей Григорьич, — все будет. А потом — раз — и пропадет…» Он пристально смотрел на Ивана, и непонятно было, всерьез или шутит. «Была, была любовь и вдруг пропала. Что делать?.. Понимаешь? Ничего ты еще не понимаешь, афоня! — Андрей Григорьич засмеялся и мягко подтолкнул Ивана к диванчику. — Спи, афоня!..»

«Афоня» — это такая привычка у Андрея Григорьича. Если на уроке кто плохо отвечает или на стадионе во время игры промазал и тому подобное, Андрей Григорьич обязательно скажет: «Эх ты, афоня!..»

* * *

Сон ушел. Иван полистал календарь, почитал записи: «Завтра день рождения у З. О.». Зинаида Осиповна, догадался Иван, по рисованию. «Сказать Боре насчет фанеры». Боря — завхоз. «Книги для нагр.». Ясно, для награждения. Конец года — всем хорошистам и отличникам будут подарки. И ему дарили, дело знакомое. Дарили…