Повести и рассказы

Маленький растерялся не меньше капитана. Хороша же эта Оранжевая! Капитан пошутил, а она… И Маленький, сам не поняв, как это получилось, крикнул:

— Чего вы! Я не сын! Поняли — не сын!..

А вокруг уже собирались люди, с любопытством заглядывали в глаза…

Капитан махнул рукой, круто повернулся и пошел к двери. Он шел и что-то ворчал про себя. Маленький торопился следом. Ну и Оранжевая! Шуток не понимает… А капитан тоже хорош! Она его тогда в Рыбецке обидела, а он снова к ней пришел. Нет, этих взрослых не понять…

Маленькому было стыдно за себя и за капитана. И обидно. Что они — бегством спасаются? Чего им бояться-то? Подумаешь, Оранжевая!

Маленький остановился посреди лестницы, поглядел вслед капитану, и острая жалость пронзила его. Капитан вышел на улицу и с силой захлопнул за собой дверь. Тогда Маленький побежал обратно. И, взбегая по лестнице, уже напрягся весь от предстоящего.

Он вбежал, запыхавшись, в зал. У дверей никого. Огляделся. На него не смотрят. Спокойным шагом пошел вдоль цветочного ряда. Сердце билось быстрее, чем он шел. Глаза цепко схватывали: не смотрят, не смотрят, не смотрят… Поравнялся с гладиолусом. Колебался мгновение — жалко стало, — но услышал ее голос в другом конце зала: «Букет состоит из пионов разных оттенков и как бы символизирует собой…» Протянул руку, сжал прохладный стебель и резко согнул. Хруп цветка, казалось, заполнил весь зал. Он бросил цветок и побежал. Когда выбегал из зала, услышал:

— Хулиган! Мой гладиолус!..

Маленький выскочил на улицу, огляделся. Капитан медленно уходил по тротуару направо. Маленький резко свернул налево и побежал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. И почему, и почему, и зачем

Он бежал, пока голоса не затихли, свернул раза три в сторону и очутился в старом городе. Он бродил по улочкам старого города, среди церквушек и часовен, и все не мог решить, что дальше делать.

Сначала его распирало от собственной смелости. Он даже казался себе выше и сильней, чем прежде. Про капитана думал покровительственно, как думают о младшем и слабом, которого приходится защищать. Оранжевую не жалел. «Так ей и надо, — думал, — другой раз умней будет…» И все-таки в глубине души ему было как-то тревожно и неприятно, и чем дальше, тем больше. Он представил себе, как капитан ждет его на улице, возвращается и вдруг узнает про этот цветок… И тут Маленького охватил страх. Он видел перед собой разгневанное лицо капитана, слышал его громовой голос: «А цветок-то при чем?!» — «Да ведь ее цветок! Так ей и надо!» — мысленно оправдывался Маленький. «Трус! — гремел капитан. — Люди выращивают, а ты потихоньку…» — «Так ей и надо!» — твердил свое Маленький, а понимал иначе: нет, не надо… Лицо капитана кривила брезгливая гримаса…

Маленький шел гористой улицей, и реку заслонял от него один лишь ряд домов. Заглянешь в подворотню, а там — за поленницами, за мусорными баками, за бельем, развешанным меж тополей, — нет-нет и блеснет синяя полоска воды. И тут Маленький так захотел вернуться, найти капитана и что-то такое сказать ему, вроде: «Плюньте на Кольку! Я буду моряком! Буду! Вот увидите! На меня надейтесь, не на Кольку!..»

Он побежал назад, но, видимо, заблудился и никак не мог найти улицы, где разошлись они с капитаном. Хоть убей, не мог найти.

…У церкви толпились старушки в черных платках и черных платьях. Одна такая старушка шла навстречу Маленькому, вся черная на фоне беленой церкви, шла с палочкой, согнутая, не шла даже, а чуть слышно шаркала по дороге. Старушка поглядела на него из-под платка водянистыми глазами и снова затукала по дороге своей клюкой.

Маленький вспомнил бабушку. Правда, она совсем не такая — толстая, шумная, румяная… А характер!.. Все не по ней, все не так. Встал не так, сел не так, вышел не так, вошел не так… И при всем при этом она Маленького любит. Отец как-то замахнулся на него, а бабушка показала отцу кулак: «Не трожь!».

И Маленький впервые за эти дни подумал: «Вот поехал бы в деревню, к бабушке, и ничего не случилось бы худого — ни телеграммы, ни отправки домой, ни лука, ни Чубчика, ни этого несчастного цветка…»

Но зато не было бы и кой-чего другого. Об этом он тоже подумал. Не было бы ночной вахты на острове Рыбачьем. Утра праздничного в Старгороде, когда он увидел свои шлюпки и бежал к ним через весь город. Ряженых на улице. Алеши Солеварова…

И, подумавши обо всем об этом, он вздохнул: как же все-таки получается — не хочешь худого, от хорошего откажись. Почему так? Непонятно.

А потом он набрел на такое место, что остановился как вкопанный и не смог идти дальше.

Представьте себе площадку, мощенную крупным, чистым, серо-голубым булыжником. Меж камней — трава, как будто каждый булыжник взят в драгоценную изумрудную оправу. В глубине площадки — трехэтажный дом, повернутый к Маленькому слепой своей стеной, и непонятно, из чего дом сделан, потому что стена эта густо закрашена красноватой краской.

Стена, правда, не совсем слепая. Внизу — широкое окно и около него… Но это потом.