Повесть о жизни и смерти

Меня разбудил прорвавшийся сквозь ставни солнечный луч. Он напомнил мне о событиях минувшего дня и пустил в ход поток моих однообразных мыслей. В пробужденном сознании, перемежаясь с отголосками печальной действительности, замелькали обрывки сновидений, за обидными речами и недомолвками Бурсова и жестокими угрозами Лукина Следовало молчаливое сочувствие моего друга-целителя Надежды Васильевны.

Чай и завтрак были проглочены, и, когда часы пробили девять, я был уже у дверей лаборатории. Еще минута-другая, и я облегчу свою душу, передам моему другу разговор с Верой Петровной и потребую ее суда над Бурсовым. Она будет справедлива, я был в этом уверен.

Надежда Васильевна приветливо встретила и, прежде чем заняться делами, некоторое время разглядывала меня. То, что она увидела, обеспокоило ее, и она участливо спросила:

— Что с вами, Федор Иванович, уж не больны ли вы? Или что-нибудь случилось? Не вздумайте обманывать меня, я ведь все вижу.

От доброго, сочувственного взгляда и привлекательной простоты ее слов мне стало хорошо и захотелось ее поблагодарить, рассказать, как много она значит в моей жизни, но я промолчал. Нам предстояло о многом поговорить, кто еще знает, как обернется наша беседа, не пожалеть бы потом о своей откровенности.

Я поведал ей все, что узнал от Веры Петровны, описал характер и образ действий Лукина и посоветовал быть с ним осторожней.

— Вы опасаетесь, — спокойно выслушав меня, спросила Надежда Васильевна, — что меня привлекут к суду?

Вопрос был задан слишком прямолинейно, я не мог последовать ее примеру и ответил более осторожно:

— До суда, возможно, и не дойдет, но неприятностей не оберешься, особенно, если Лукин перестарается.

— Скажите мне откровенно, — придвигая мне стул и усаживаясь первой, спросила Надежда Васильевна, — очень это вас беспокоит?

Трудно сказать, зачем ей понадобилось так близко поставить наши стулья. Не так уж легко собраться с мыслями, когда лицо собеседницы почти касается твоего лица, а взгляд невольно внушает беспокойство.

— Мне не хотелось бы, чтобы с вами что-нибудь случилось… Я к вам привык, и мне было бы трудно без вас обходиться.

Она отодвинула свой стул, сложила руки на коленях и просто сказала:

— Я не боюсь Лукина. Меня уже потому не привлекут к ответственности, что Антона Семеновича я застала мертвым. При вашем споре с ним я не присутствовала.

Ответ не удивил меня. После вчерашних признаний Бурсова я был подготовлен к любой неожиданности.

— Вас не было в лаборатории? — спросил я.

— Не было, — спокойно ответила она.

— Как же вы ухитрились дать Антону ключи от шкафа?

— И вы этому поверили?

— Вы так настаивали… — только и успел я произнести.

— Я и впредь буду так говорить, — словно сговорившись с Бурсовым, той же фразой ответила она. — Впрочем, о ключах мы еще потолкуем…

Меня одолевало желание упрекнуть ее в неискренности и заодно посмеяться над ее другом — неудачливым шутником Бурсовым.

— Значит, и вы, и Михаил Леонтьевич обманывали меня. Зачем вы это делали? — не скрывая своего недовольства, спросил я.

Я нисколько ее не смутил. Она с прежней уверенностью и простодушием ответила вопросом на вопрос:

— Как вы полагаете, Федор Иванович, зачем мне понадобилось брать на себя ответственность за то, что произошло между вами и Антоном? Добиваться, чтобы не я одна, а и Михаил Леонтьевич покривил душой?

Вот уж сколько дней и недель я пытался найти ответ на этот вопрос и, кроме предположений, которые мой разум отвергал, ничего определенного придумать не мог.

— Я давно перестал что-либо понимать, — признался я, — мне кажется, что вы сыграли надо мной скверную штуку.

— Ошибаетесь, Федор Иванович, — с неожиданной грустью в голосе произнесла она. — Когда я узнала о вашем споре с Антоном и увидела его тело на полу, я прежде всего подумала о вас, о вашем добром имени и решила вам помочь. То, что могло случиться в лаборатории, когда Антон Семенович оставался один, не могло вам в глазах следователя повредить. На всякий случай я решила неопытного Бурсова из дела устранить. Его честность и прямота, хоть и не опорочили бы вас, могли все же причинить вам неприятности. Так случилось, что единственным свидетелем смерти Антона Семеновича оказалась я.

Я вспомнил мою встречу с Бурсовым, его не слишком деликатное упоминание о причинах, приведших к гибели Антона, и, чтобы не очень огорчить мою собеседницу, осторожно заметил:

— Я не совсем уверен, что Михаил Леонтьевич примирился со своей ролью до конца. То, что мне довелось от него услышать, не говорит в его пользу.

Она улыбнулась и с твердостью женщины, знающей силу своего влияния на влюбленного мужчину, сказала:

— Его немного напугал ваш друг Лукин. Михаил Леонтьевич опасается, как бы со мной чего-нибудь не случилось. Легче увязнуть в чужом деле, чем выбираться из него. Он любит и жалеет меня, как его за это упрекнешь… Он, конечно, готов любой ценой меня отстоять.

— Даже если понадобилось бы очернить меня?