Повесть о жизни и смерти

Толковать, собственно говоря, не о чем было. Мой друг слово в слово повторил опасения сына и по его рецепту советовал мне совершенствовать операции на сердце и не увлекаться пустяками.

Он, видимо, вспомнил, что выказывал интерес к пересадке головы собаки, и тут же добавил:

— Я и сам прежде думал, что эти опыты важны, но, вероятно, ошибался.

Мой друг говорил необыкновенно спокойно, без свойственного ему жара и даже как будто не очень настаивал на своем.

— Что же ты предлагаешь? — заранее зная, что он скажет, с притворным интересом спросил я.

Любопытно было узнать, действительно ли он верит тому, что говорит, или, скрепя сердце, повторяет слова сына. Не подозревая, что я готовлю ему неприятный сюрприз, Лукин с сердечным простодушием стал мне подсказывать дальнейшие планы моего поведения.

— Брось свое донкихотство, оно к долголетию отношения не имеет. Мы не дети с тобой, наши дни на земле сочтены, надо круг дел не расширять, а сужать, завершить то, что начато…

— Ты не единственный, кто мне так говорит, — ответил я. — То же самое мне советуют все близкие и друзья Антона.

Мой друг не понял моей иронии и обрадовался, что его мнение разделяют и другие.

— К чему тебе собачья голова, — уже с некоторым оживлением заговорил он, — к чему тебе ложная шумиха? Наука о пересадке человеческого сердца — твое бессмертие… Завершай начатый труд.

Пришел и мой черед поучать и советовать. Я сделал это с деликатной осторожностью, зная из опыта, как болезненны укусы змеи.

— Ты рекомендуешь мне «завершить то, что начато». А ты в своей практике держишься этого правила? Долгие годы ты отстаивал для людей чистоту воздуха, воды, вел борьбу против шума в домах и на улице и, не завершив ни того, ни другого, занялся проблемой света и облучения. Какая непоследовательность, Семен Анисимович, какое легкомыслие!

— Я не ученый, — оправдывался Лукин, — я практик — солдат науки. Куда меня пошлют, туда я иду… Это неудачное сопоставление.

— Очень удачно, — возразил я, — истинно творческой натуре тесно в своей оболочке. Ей впору не на месте топтаться, а семимильными шагами землю бороздить… Пусть добытое нами совершенствуют другие, те, кто неспособен искать или не желает этого делать… Ты когда-то мне рассказывал, что есть много общего между ощущением вибрации и слухом. Всей поверхностью тела и особенно кончиками пальцев воспринимаем мы звуки и речь. Двух глухонемых даже приучили, касаясь пальцами диафрагмы радиомикрофона, воспринимать музыку… Каждый раз, когда вместо новых путей мне советуют топтаться по хоженым дорожкам, мой организм приходит в состояние вибрации.

Некоторое время длилось молчание. Лукин смотрел на дома, заглядывал в открытые ворота, и трудно было решить, думает ли он о нашем разговоре, или голова его занята другим. Сомнения рассеялись, когда мой друг отпел глаза от группы домов, расположенных полукругом на перекрестке, и задумчиво сказал:

— Эти здания задерживают движение воздуха, он застаивается во дворах, как и в узких улицах и переулках… — Последовало короткое молчание, и голос зазвучал менее твердо. — Возможно, ты и прав — надо следовать туда, куда зовет тебя сердце. Попробуй убедить такого упрямца, как Антон… Не понимают они Нас, рядом живут, а души нашей не разумеют…

Мне стало жаль Лукина и не хватило решимости к его огорчениям прибавить новые.

— Теперь говори ты, — предложил он, — послушаем.

— Да, да, у меня было к тебе дело, — сказал я ему, — но я передумал… В другой раз поговорим.

* * *

Случайно ли это вышло, или Антон умышленно приурочил свою поездку ко времени наших опытов, но долгожданную пересадку головы щенка с двумя передними лапами мы осуществили в отсутствие Антона. Операция прошла хорошо, щенок после наркоза проснулся одновременно с собакой. Он живо откликался на то, что происходило вокруг него и смотрел на пас спокойными, осмысленными глазами, жадно лакал молоко и воду, а при виде блюдца заранее облизывался. Когда у собаки повышалась температура, щенок, высунув язык, часто дышал. Связанные общей кровеносной и нервной системой, они как бы составляли сдвоенный организм и в то же время вели себя каждый сообразно своему возрасту и типу. Игривый щенок непрочь был ухватить ученого за палец, когда с ним играли, а разозлившись, больно укусить. Он также покусывал ухо собаки, когда неудобное положение причиняло ему боль. Старая собака сохраняла спокойствие, тогда как щепок не уставал двигать лапами порой с быстротой, напоминающей бег.

Когда Антон увидел на шее собаки голову щенка, он вначале усмехнулся, назвал собаку двуглавой гидрой, подразнил щенка и, не поздравляя нас с успехом, спросил:

— А что дальше, Федор Иванович? Опять какая-нибудь блажь или сердцами займемся?

С того памятного дня, когда Бурсов чуть не набросился на Антона и внутренний голос призвал меня к сдержанности, я не мог уже с Антоном иначе говорить, как с кажущимся спокойствием и даже некоторым безразличием.