Повесть о жизни и смерти

Эти рассуждения, как и другие подобного же рода, не удивляли меня. С тех пор как Антон вернулся в Москву, он только затем и навещал нас, чтобы в различных вариантах высмеять упрямца-дядю, отказавшегося от счастья и славы во имя призрачной мечты.

— Бессмысленно, конечно, пересаживать, — с невинным видом соглашался я, предвкушая впечатление, которое произведет вторая часть моего ответа. — Все зависит от того, что скажут терапевты и невропатологи. Хирурги без них пальцем шевельнуть не смеют.

Антон понял, что я над ним смеюсь, и не без досады, но с достоинством сказал:

— Вы недооцениваете вред, причиняемый вибрацией и шумом. Они преследуют нас в доме, на улице, в поезде и на самолете, настигают нас всюду: в метро, в автобусе, в трамвае. Мы живем в атмосфере, сотрясаемой шумом и толчками, пронизанной слышимыми звуковыми волнами и неслышным инфра- и ультразвучанием. — Речь его текла ровно, взгляд был уверенным, спокойным, только нервное подергивание руки каждый раз, когда он подносил ее ко рту, чтобы погрызть ногти, выдавало его раздражение. — Шум обходится нам слишком дорого, — продолжал он. — Грохот, нависший над центральными кварталами Нью-Йорка, подавляет деятельность эндокринных желез детей, и двадцать процентов из них умственно и физически недоразвиты…

Унылое завывание Антона начинало мне надоедать. Я знал, что он не скоро кончит, и решил дать ему передышку:

— Не слишком ли много приписываешь ты шуму, — прервал я его излияния. — Ведь между шумом и музыкой особой разницы нет. И то и другое возникает из колебания какого-нибудь тела в воздухе… Всякий шум содержит музыкальные тона…

Антон подготовился к серьезной речи, и никакие шутки, конечно, не могли ему помешать договорить до конца. Я был далек от мысли лишить его удовольствия выразить свою мысль возможно полней, но меня раздражал его важный вид, словно не чужие — отцовские мысли, а свои излагал он с той лишь разницей, что отец искал средств оттеснить зло, а сын выпячивал его. Вряд ли он думал, подобно отцу, о страданиях людей или желал оградить их от шума и вибрации.

— Этот нескончаемый концерт, — с прежней неутомимостью продолжал Антон, — изрядно нас оглушил. Ни отдых, ни сон не ограждены от шума. Мотоциклист, прокатившийся ночью по улицам города, разбудит двести тысяч человек… Шумная обстановка до самых глубин потрясает наше существо. Первые звуковые колебания распространяются по всему мозгу, а вызванное ими сотрясение — по скелету, возбуждая нервные окончания, поражая кровеносные сосуды, выделительную систему и обостряя чувствительность нервов. Снижается трудоспособность, ослабевает мускулатура желудка, изменяется объем органов, нарастает раздражительность, снижается способность сосредоточиться и наступает душевная депрессия. От этой пагубы не ограждены даже глухие… Немцы, зная губительную силу шума, включали сирену в мотор самолета и швыряли воющие бомбы… Я подозреваю, что долголетие горцев объясняется не пищей, не воздухом, не особым режимом, а ритмом жизни, гармоничным и строгим, и ничем не нарушаемой тишиной…

Ничего нового он мне не сообщил, я не раз это слышал от Лукина, но надо же так обнаглеть — чужое выдать за свое и не прибавить ни единой собственной мысли. Почему бы и мне не отплатить ему тем же — выдать за свое то, что я услышал от Лукина. Если Антон и догадается, вряд ли хватит у него дерзости упрекнуть меня в том, в чем он и сам повинен.

— Люди шумели всегда, — с вдумчивой медлительностью, нарочитым спокойствием и паузами, столь необходимыми при серьезной мыслительной работе, начал я, — напрасно ты меня и себя пугаешь. За сорок семь лет до нашей эры Ювеналий жаловался, что в жилых домах покоя нет. Тогда шумели стада, прогоняемые через город, теперь заводы, трамваи и автомашины. И боролись с этим злом всегда. Королева Елизавета Английская запретила после полуночи «играть на трубе и бить жен»… В Нью-Йорке, чтобы не будить по утрам население, молочные фургоны пересадили на пневматические шины. Беззвучно движущаяся махина стала угрозой для пешеходов, и водителям пришлось обзавестись рожками… Ты напрасно беспокоишься из-за пустяка — и с шумом, и с вибрацией мы поладим. Некоторые заводы должны будут перебраться за черту города, сирены и трамваи отойдут в область преданий, на земле и под землей водворится покой… Мы привыкли к очкам, ограждающим глаза от солнца, привыкнем и к маскам, защищающим легкие от дыма, приспособимся к прибору, устраняющему шум… Знаменитый Уатт говорил: «Шум пробуждает у невежды представление о силе…»

Я выложил ему премудрость, которую он знал и без меня, и с видом человека, который обнажил сокровеннейшие мысли и чувства, добавил:

— Само собой разумеется, что к нашей работе и твоим старикам все это не имеет ни малейшего отношения…

Я не забыл настойчивую просьбу Надежды Васильевны и нашел решение, одинаково выгодное для нас всех. Пришло время положить конец и моей игре с Антоном. Его не привлекали мои искания, я не имел ввиду заниматься тем, что ему пришлось по душе. Пора трезво обсудить создавшееся положение и разойтись.