Повесть о жизни и смерти

— Придет время, — продолжал я, — оно уже не за горами, когда мы не только сердце, но и легкие, а возможно, и печень сумеем пересаживать. Этому следует научиться, если мы не хотим, чтобы потомки над нами посмеялись. За последние полвека смертность в Европе и Америке на сорок процентов сократилась, средняя продолжительность жизни доходит до семидесяти лет. Близится день, когда не дети и юноши, а люди старше пятидесяти лет составят большинство народа. Их сейчас уже не меньше, чем молодых людей в возрасте от тридцати до сорока пяти лет или юношей и девушек от шестнадцати до двадцати четырех лет. Одних столетних стариков у пас тридцать тысяч… Общество стареет, и, если успехи медицины и материальный достаток по-прежнему будут расти, средняя продолжительность человеческой жизни превысит сто лет.

Антон почему-то захлопал в ладоши и даже привстал со стула, чтобы свои хлопки приблизить ко мне.

— Прекрасно! Блистательно! — повторял он. — Ничего не скажешь. И мысль, и время, и идея прогрессивные.

Я привык к его стремительным решениям, не всегда обдуманным, чаще послушным голосу настроения, чем зрелому суждению ума. С такой же поспешностью отречется он от того, что накануне считал бесспорным. Победа не обрадовала меня, хотелось выслушать его мнение, поспорить, обсудить, и я без особого удовольствия сказал.

— На твоем месте, мой друг, я не спешил бы соглашаться. Не все же мои доводы безупречны.

Антон и с этим согласился.

— Конечно, не все, — с загадочной усмешкой проговорил он, — но где мне разобраться, вам все видней, вас бог создал умным, а меня дураком.

Я, признаться, не понял, дурачится ли он или в самом деле меня одобряет, и промолчал. Мой гость с серьезным видом прошелся по комнате и что-то замурлыкал себе под нос. Я вспомнил, что ничем его не угостил, и хотел было поставить на стол закуску, но он движением руки дал мне понять, что всего этого не надо.

— Не хочу… Кроме воды, ничего в горло не лезет…

Он прошел в кухню, отвернул кран, выждал, когда пойдет холодная вода, и выпил два стакана подряд. Отдышавшись, Антон приблизился к окну и долго глядел на шумную толпу, сновавшую по узкой лепте тротуара. Казалось, он совсем забыл обо мне. Тем неожиданней прозвучала его речь, скорее походившая на размышления вслух, чем на беседу.

— Меня учили, что поденка живет один день, виноградная улитка — шесть лет, заяц и серый дрозд — десять, дикий голубь и свинья — двадцать, лев — тридцать пять, а лебедь — триста лет… Отживут, что положено, и умирают. И у человека свой предел. Никто не видел годовалого майского жука и столетней сороки… Оказывается, вся эта математика условна…

Эти рассуждения, неизвестно на кого рассчитанные, я недоумевающий той напоминали жалобу школьника, которого слишком утомила трудная задача. Во мне заговорил педагог, призванный утверждать истину и давать ученикам бесспорные знания. Мои объяснения не отличались оригинальностью, но казались мне весьма существенными.

— У каждого животного вида, — сказал я ему, — несомненно свой предел жизни, нам, к сожалению, неизвестный. Можно с уверенностью сказать, что ель живет в среднем до трехсот лет, липы и сосны — до четырехсот, дуб — до пятисот, а баобаб — тысячелетия. А кто из нас наблюдал век дикого животного в его естественной среде? Ведь мы их встречаем только в неволе. В таких же примерно условиях, противных их природе, проводят свою жизнь домашние животные. Что касается человека, то нормальная продолжительность его жизни еще менее известна. Люди почти никогда не доживают до той поры, когда клетки их тканей не способны больше размножаться и деятельность важных органов исчерпана.

Охваченный педагогическим жаром, я не замечал ни притворной улыбки Антона, ни подчеркнутого интереса к моим речам, не придал значения наигранному тону, с каким прозвучал его вопрос:

— Извините, дядя, но мне трудно попять, как можно ставить себе целью продлить век человека, когда пределы его жизни неизвестны.

— Очень просто, — тем более охотно ответил я, что недавно на такой же вопрос отвечал Надежде Васильевне. — Мы до тех пор будет устранять все, что сокращает жизнь, пока не убедимся, что дальнейшее удлинение ее невозможно. Диапазон, как ты знаешь, достаточно велик — некоторые доживают до полутораста и даже до. ста семидесяти лет.

Загремел гром, и по стеклам застучали крупные капли дождя. Антон прильнул к окну, со вниманием разглядывая прохожих. Я вначале подумал, не поджидает ли он кого-нибудь, и лишь затем понял, что он в эти минуты готовится отвечать, припоминает все, что может быть ему полезным.

— Простите за откровенность, — все еще неуверенно и с некоторой долей притворного смущения проговорил он, — но в ваших расчетах слишком много неизвестного, многое, как говорится у Тургенева, покрыто мраком неизвестности. Неопределенно понятие долголетия, еще менее известно, что такое старость. Кто знает, почему мы старимся и какие причины сводят пас в могилу, ведь признаки старения встречаются и у молодых.