Повесть о суровом друге

Четвертым подполковником Васька назначил Алешу Пупка. Алеша был очень бедный. Штаны, сшитые из мешка, продырявились на коленках, а сбоку, наискось, виднелось клеймо, которое можно было прочитать издалека: «Пшено».

Алеша редко бывал с нами, потому что ему приходилось добывать пропитание для больной матери. У Алеши был красивый голос, и он знал много песен. Он бродил по улицам, мимо землянок, посадив к себе на плечи верхом маленького братишку и придерживая его рукой за пятку. Другую руку он протягивал за милостыней и пел такие грустные песни, что сердце сжималось:

А брат твои давно уж в Сибири,
Давно кандалами звонит...

Пел он и шахтерские песни - про коногона, про то, как Маруся отравилась, но особенно трогала меня арестантская песня:

Далеко в стране иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен большим забором
Александровский централ.
На переднем на фасаде
Больша вывеска висит,
А на ей орел двуглавый
Позолоченный блестит...

Алеша так трогательно пел эту песню, что хозяйки выходили за калитку и подолгу слушали, вытирая слезы фартуками. Женщины выносили ему из землянок что у кого было.

Сегодня Алеша пришел только затем, чтобы отплатить своему заклятому врагу - Сеньке Цыбуле.

Появился у Васьки и пятый подполковник - Пашка Огонь с Пастуховского рудника. Тот узнал на базаре, что мы будем драться с кадетами, и пришел со своими ребятами на подмогу.

- Молодец, шахтер, - сказал Васька и похлопал Пашку по плечу, займешь со своими ребятами правое крыло.

- Есть, слухаюсь! - ответил Пашка и взял под козырек.

3

Подготовка к наступлению была закончена. Тоньку отстранили было, но она так заныла, что Васька не выдержал и назначил ее сестрой милосердия.

Грозная наша армия высыпала на пустырь. С горы доносился воинственный гул.

Мы знали: пощады в этом бою никому не будет.

Наша вражда с кадетами тянулась с давних времен, хотя причиной предстоящего боя была ссора в церкви.

Произошло это в прошлое воскресенье.

В церкви, как всегда, было торжественно и празднично. Тысячи огоньков от лампадок и свечей отражались в люстрах, в серебряных крестах, в позолоте икон, все вокруг сверкало, как в солнечный день. В церкви плавал аромат ладана. На клиросе церковный хор пел: «Победы Временному правительству на сопротивные даруя...»

Гнусавил поп, заглядывавший в огромную медную книгу, а мы с нетерпением переминались с ноги на ногу, ожидая причастия сладким вином, из-за которого мы и пришли в церковь.

От скуки я то затыкал, то открывал уши, отчего получалось сплошное «ува-ува...».

Когда мне это надоело, я занялся другим: зажмуришь левый глаз - видно алтарь и попа, правый - виден хор. Потом я начал разглядывать людей.

Спереди стоял отставной генерал помещик Шатохин с женой, толстой и румяной старухой. В церкви было тесно, но позади генеральши на целую сажень никто не стоял, потому что на каменном полу лежал длинный хвост ее платья. Молящиеся боялись наступить на него. Рядом с генералом выпятил грудь плюгавый юнкер, державший на полусогнутой руке военную фуражку с кокардой. За его спиной молился жирный колбасник Цыбуля.

У входной двери понуро стояли рабочие в чистых рубашках, с новыми картузами в руках, бедные женщины, солдаты-калеки.

Генерал Шатохин в торжественной тишине оглушительно сморкался в большой белый платок. Рядом с его ногами, обутыми в зеркальные штиблеты, чернели наши грязные, покрытые цыпками, босые ноги. Невдалеке, возле высокого, закапанного воском медного подсвечника молились наши исконные враги - кадеты. Они с презрением поглядывали в нашу сторону и незаметно подвигались к алтарю, не желая уступать нам очередь во время причастия.

Васька следил за ними исподлобья и подталкивал нас вперед.

Вдруг от кадетов отделился маленький шкетик в кадетской форме и на цыпочках прошел мимо, больно наступив мне на ногу.

- Уходи отсюда! - угрожающе шепнул он и стал позади.

Другой, с широким носом, толкнул меня в бок, а третий, огромный верзила, подошел и стал впереди, заслонив собой алтарь и попа.

В это время хор грянул: «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите». Поп вынес из алтаря золоченую чашу и блестящую ложечку.

Мы ринулись вперед. Васька схватил за полу длинного кадета и, оттянув его назад, шагнул к попу.

Кадет разозлился и, когда Васька наклонился для благословения, чем-то уколол Ваську сзади.

Васька вздрогнул и поддал головой чашу, которую поп держал в руке. Вино плеснулось и облило золоченую ризу.

- Кровь Христову разлили!

Молящиеся заволновались.

- Богохульники!..

- Тикай! - крикнул мне Васька и бросился к выходу.

Я побежал за ним, ныряя в щели между молящимися.

Позже мы узнали, что кадетов, виновных в пролитии «крови Христовой», высекли розгами.