Повесть о суровом друге

Страшно было идти одному. Раскинулась кругом печальная степь с одинокими, как могилы, терриконами шахт. Куда ни глянь - пусто, безлюдно, тихо. Наверно, один бог наблюдал с неба, как я чмокал опорками по раскисшей грязи.

За Богодуховской балкой начался Пастуховский рудник. Поселок был черный от угольной пыли.

Здесь, как и у нас, заборы были низкие, сложенные из дикого камня песчаника, даже крыши землянок были покрыты тонкими каменными плитами. Улочки все узкие, шага три от забора до забора. Старые землянки, повалившиеся в разные стороны, были похожи на толпу подгулявших шахтеров, бредущих в обнимку неизвестно куда и зачем.

Едва я вошел в первую улочку, как рыжая цепная собака вскочила на крышу землянки и облаяла меня, потом спрыгнула на землю и продолжала хрипло брехать, гремя цепью.

Невдалеке, пугая страшным видом, стояла шахта «Италия». Над воротами на железной сетке виднелись крупные буквы: «Угольные копи, Шульц Апшероден фон Графф».

Дул пронизывающий ветер. Я шагал мимо кабака, где на вывеске был нарисован красный рак, держащий в клешне кружку с пивом.

Под забором среди сваленных пивных бочек я увидел группу оборванных рудничных ребят. Двое играли в карты, остальные тоскливо пели сиплыми голосами:

Вот мчится лошадь по продольной,
По узкой, темной и сырой,
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.

В кабаке дрожали стекла от пляски. Ребята не обращали на грохот никакого внимания и продолжали заунывно петь:

Двенадцать раз сигнал пробило,
И клетка в гору пронеслась,
Подняли тело коногона,
И мать слезою залилась...

Меня поразила худенькая девочка лет семи, с бледным лицом и большими черными глазами. На тонкой шее у нее висел медный крестик. Девочка сидела, поджав под себя красные босые ноги и натянув на озябшие колени юбчонку. Она держала в дрожащих пальцах папиросу и, жадно затягиваясь, курила. Я никогда не видел, чтобы девочки курили табак. Не зря она по-стариковски кашляла.

А ребята пели негромко, лениво, будто им не хотелось петь:

Я был отважным коногоном,
Родная маменька моя,
Меня убило в темной шахте,
А ты осталася одна...

Чтобы меня не заметили рудничные ребята, я нагнулся, делая вид, что очищаю щепкой налипшую грязь. Но меня увидели.

Коренастый, одетый в черные лохмотья мальчуган, наверное вожак, подошел ко мне вразвалку, запустив руки в карманы по самые локти. Он оглядел меня презрительно и спросил:

- Ты кто?

- Никто.

- Дать тебе в рыло?

- Не надо.

- Почему?

Я не знал почему и сказал:

- Драться грех. Бог накажет.

Задира покосил глазом на свою грязную грудь, где болтался на засаленной нитке крестик, сплюнул сквозь щербатый зуб и сказал:

- Шахтер богу не родня, его бойся как огня. Понял?

- А я Ваське скажу.

- Какому Ваське?

- С Нахаловки, у вас тут работает.

- А ты кем Ваське доводишься?

- Брат, то есть сосед. Одним словом, я ему завтрак несу.

- Забожись!

Я снял шапку и перекрестился.

- Так бы и сказал. Ваську я знаю. Иди, никого не бойся. Если остановят, скажешь, Пашка Огонь пропуск дал.

Я пошел дальше, но Пашка снова догнал меня:

- Идем, я тебе покажу, где Васька работает. Он хороший парняга. У нас его любят.

Мы пошли рядом. Я испуганно косился на Пашку: уж очень он был страшный в своем тряпье, с черным лицом и руками.

- Ты чего такой грязный? - спросил я.

- Со смены, - равнодушно ответил Пашка, - в ночь работал.

- Где?

- Где же? В шахте, конечно. Лампонос я, а батька забойщик.

Мы подходили к последнему «питейному заведению», когда неожиданно с грохотом распахнулась дверь кабака и на пороге показались двое шахтеров.

Один из них держал в руке шахтерский обушок и порывался куда-то бежать. На нем кровавыми клочьями свисала рубаха. Его товарищ, молодой парень с рябоватым лицом, с гармошкой на плече, удерживал друга.

- Пусти, Петька! Хочешь, чтобы они нас совсем задушили, хочешь, чтобы мы сгорели в шахте?

Со страху я было пустился наутек, но Пашка схватил меня за рукав:

- Не бойся. Это мой брат Петька, тот, что с гармошкой, а пьяный - наш сосед. У него сынишку в шахте завалило: три дня пробивались к нему, так и не откопали. Мать с горя удавилась ночью в сарае. И вот он один остался, напился пьяный и хочет хозяина шахты фон Граффа убить.

Едва Пашка произнес эти слова, как из-за угла вымчались двое верховых казаков с чубами из-под фуражек. За ними, покачиваясь на мягких рессорах, ехал фаэтон. В нем сидел важный господин, как видно, хозяин шахты. Позади скакали еще двое всадников с плетками и карабинами через плечо.

- Пусти, Петя, дай я с ним рассчитаюсь! - кричал пьяный и рвался к пролетке.

Один из казаков ударил шахтера плеткой по голове, и тот упал в грязь.

Пашка схватил камень и кинулся туда, где началась свалка.

Я не знал, куда бежать, где искать Ваську, и припустился к шахте...

После долгих поисков я нашел его там.