— Слушайте, что я буду говорить…
Васька не спеша прошелся по сараю и начал рассказывать о том, как в Петрограде сбежал от рабочих Керенский. Пришли арестовать его, а он выпрыгнул в окно, переоделся в огороде в женскую кофту, только юбку не успел надеть, так и остался в галифе. Что делать? Тогда он покрылся длинной шалью, взял в руки корзинку и пошел. Красногвардейцы пропустили его, думали, идет какая-то тетка на базар. А он выбрался за город, корзинку бросил — и тикать. Рабочие спохватились, да поздно. Так и убежал Керенский далеко, аж в какую-то Америку.
— В царском дворце в Петрограде живут теперь рабочие, — с гордостью рассказывал Васька, — едят из золотых царских тарелок, смотрятся в царские зеркала…
— Ух ты!.. Наверно, и спят на царевой постели, — сказал Уча.
— Выдумаешь, — возразил Илюха, — на царскую постелю разве заберешься? Там одних перин сто штук до самого потолка.
— Ну и что? Лестницу подставь и полезай, зато мягко спать.
— Вась, а Ленин тоже там? — спросил Абдулка.
— Нет, Ленин не захотел в царском дворце жить.
— Почему?
— «Почему, почему»!.. Противно, вот почему. Ленин живет в домике. Небольшой такой, с палисадником.
— Откуда ты знаешь?
— Опять двадцать пять — откуда, зачем, почему. Тебе говорят, значит, слушай.
Радостно было от того, что рассказывал Васька. Но оказалось, не все у нас так хорошо, как хотелось бы. Какой-то генерал Каледин, помощник Керенского, не признает рабочую власть и послал на наш город казаков. Ими командует фон Графф. Не тот фон Графф, которого рабочие чуть не бросили в ствол шахты, а его сын Колька фон Графф. Калединцы подошли уже близко и хотят захватить город. Надо спасать положение.
Вопрос решили быстро: в красногвардейцы записываемся все. Оружие пока у каждого свое.
Работа закипела. Абдулкины красные лоскуты мы прикрепили кто на рукава, кто на шапку.
— Значит, так, — закончил Васька. — Ленька будет моим главным помощником, а ты, Уча… Эх!.. — Васька сокрушенно почесал за ухом. — Не годишься ты с одной ногой на лошадь. Ну ладно, пешком воевать будешь. Пошли! Только смотрите, кто боится, лучше сразу признавайтесь. — Внезапно он ткнул в меня пальцем: — Божись, что не сдрейфишь!
— Ей-богу, — скороговоркой выпалил я.
— Не так. Что ты божишься, как в церкви? Со злостью божись!
Я шагнул на середину сарая и поднял кулак:
— Чтоб я… нет, не так, погодите… чтоб меня на том свете черти на сковородке жарили, чтоб…
— Довольно, — сказал Васька. — Уча, божись.
Ребята божились не менее яростно. Абдулка даже ругнулся от усердия. Только Илюха оробел, еле слышно выговорил «ей-богу» и торопливо перекрестился.
— Теперь пошли! — сказал Васька. — Только не забудьте: когда начнут стрелять из орудия трехдюймовки, открывайте рот пошире, иначе оглохнуть можно.
Я сбегал на чердак и взял генеральскую шашку, которую когда-то отняли у кадета. Я обернул ее тряпками и спрятал под рубахой. Ребята тоже вооружились. У Абдулки висела на поясе бомба — пивная бутылка с негашеной известью. Если такую бомбу кинуть, она хлопнет и зашипит, как настоящая. Один Илюха остался безоружным — должно быть, боялся.
Дул сильный ветер, когда мы вышли из сарая. Вблизи Пожарной площади на каланче сорвало лист железа, и он, перевертываясь в воздухе, грохнулся на землю возле Васьки. Мы шагали по двое в ряд. Васька шел впереди и так быстро, что мы едва поспевали за ним. Илюха у каждого встречного спрашивал: «Дядь, где винтовки дают?» — «Зачем тебе?» — «Воевать идем!»
Около почты проходить было опасно, там стреляли: в здании засели бывшие городовые и не хотели сдаваться.
На улицах горели костры, возле них грелись красногвардейцы и проверяли у подозрительных прохожих документы.
В домах буржуев окна были закрыты ставнями, калитки заперты на замки. За высокими заборами точно вымерло все, притаились богатеи — душа в пятки ушла.
На Седьмой линии мы встретили рабочих, которые несли стулья с золочеными ножками. Илюха пощупал мягкое, обтянутое голубым шелком сиденье и спросил: «Что это?» Рабочий ответил: «Реквизиция». Илюха стал спорить, что так называются стулья по-американски. Но Васька объяснил, что это все равно что контрибуция, а потом мы узнали, что мягкие стулья отобрали у пристава, который сбежал к генералу Каледину. Стулья сносили в ревком: теперь на них будут сидеть рабочие и крестьяне. Нам тоже разрешат посидеть! Хватит Сеньке-колбаснику своим толстым задом в мягких креслах сидеть. Разбаловались! Хватит, посидели, и довольно!..
Ревком разместился в доме генерала Шатохина на Пожарной площади.
Невиданное оживление царило там. Красногвардейские отряды стекались со всех концов к ревкому, шли с охотничьими ружьями, самодельными пиками, старыми винтовками. Многие были перепоясаны крест-накрест пулеметными лентами. Тут же, возле церкви, рабочие учились стрелять: щелкали затворами винтовок, прицеливались с колена, перебегали в сквере от дерева к дереву, прячась за них, как будто ловили кого.