Повесть о школяре Иве

Жонглер продолжал свое представление. Обращаясь я обезьянке, он спросил:

— Могу ли я пройти к святому отцу?

Обезьянка фыркнула и протянула ему лапу.

— А, понимаю! — воскликнул жонглер, вынул из кармана яблоко и дал обезьянке. — Теперь вы проводите меня к святому отцу?

И под смех и крики толпы он усадил обезьянку себе на плечо, где она занялась яблоком и, съев его, стала преспокойно почесываться и разыскивать у себя в шерсти насекомых. А жонглер взял в руки висевшую у него за спиной виолу, смычок и, подыгрывая себе, стал нараспев говорить:

Рим и всех и каждого
Грабит безобразно,
Пресвятая курия[44] —
Это рынок грязный.
К папе ты направишься,
Ну, так знай заранее:
Ты ни с чем воротишься,
Если пусты длани[45].
Писарь и привратники
В этом с папой схожи,
Свора кардинальская
Не честнее тоже.

Слова жонглера сопровождались шумным одобрением Слушателей.

— Верно! Так оно и есть! — раздавались выкрики.

Кончив свой сирвент[46], жонглер снял обезьянку с плеча и поставил ее на пол, потом дал ей в лапы свою шляпу и пошел по кругу. Обезьянка протягивала шляпу людям, а те бросали в нее железные и медные су. Обойдя круг три раза, жонглер снова стал посредине, а обезьянку усадил перед собой на землю. Начался любимый номер зрителей — диалог между жонглером и обезьяной. Жонглеры обладали древнейшим искусством произносить слова не своим голосом и не раскрывая рта. Так и этот жонглер говорил и за себя и за обезьяну, и «ее» голос был похож на голос ребенка. Свой же голос жонглер старался понизить до баса, и эта резкая разница голосов вызывала смех и шумную радость толпы.

— Скажи, кто пойдет в рай? — басил жонглер.

— Святой отец папа и все клирики, — пищала обезьяна.

— А еще кто?

— Убогие бедняки и калеки, сервы, умершие от голода и нищеты.

— А в ад?

— Туда пойдут магистры и философы, рыцари, погибшие на турнирах и на войне, простые воины и свободные вилланы.

— А куда же пойдут нежные благородные дамы? Куда денутся золото, серебро, пестрые ткани и дорогие меха?

— В ад! — пискнула обезьяна.

— В ад! — крикнули из толпы.

— А музыканты и жонглеры?

— В ад!

— А короли всего мира?

— В ад!

— В ад! В ад! — дружно подхватила толпа.

— В таком случае, я хочу быть в аду! — сказал жонглер своим обыкновенным голосом, раскланялся и снова пошел по кругу, протягивая шляпу, в которую на этот раз посыпались и серебряные монетки.

В эту минуту рядом с Ивом очутился высокий, худой монах в потрепанной коричневой одежде, с тонзурой[47] на макушке, с четками на кисти руки. Пронзительно и зло он крикнул толпе, подняв руку с пальцами, сложенными в крестное знамение:

— Несчастные! Вы жадно глазеете на кощунственное зрелище, слушаете богомерзкие, еретические слова, и развращенный ухищрениями демонов разум ваш не постигает истины! Откройте глаза ваши и уши ваши! Разве не знаете, что человек, умеющий говорить, не раскрывая рта своего, одержим дьяволом, находящимся у него в животе и говорящим оттуда? А это безобразное животное не что иное, как один из демонов, принявший свой любимый вид — обезьяний. Вы же видели, как эта обезьяна хромает, а хромота — отличительная черта дьявола! И всего этого мало вам, о несчастные, лицезрением дьявола обрекающие себя на вечные муки в пламени ада!

Никто не обращал внимания на истошные вопли монаха, и толпа стала медленно растекаться в одну и другую сторону моста. Ив видел, как жонглер снял со спины холщовый мешок, сунул в него обезьянку, снова надел мешок на спину и пошел по направлению к городу. За ним ушел и монах. Из толпы школяров, мимо которой он проходил, раздался свист, и вдогонку монаху полетело печеное яблоко, угодившее ему в спину. Монах подобрал полы своей рясы И пустился бежать под громкое улюлюканье школяров и присоединившихся к ним мальчишек.

Рядом с Ивом очутился высокий монах.

Ив обернулся, почувствовав, как чья‑то рука легла ему на плечо. Рядом с ним стоял магистр Петр и, указывая на кричавших школяров, сказал:

— Vox populi — vox Dei[48]. Я видел, как ты слушал остроумный сирвент жонглера и исступленную проповедь монаха. Народ предпочел сирвент, и он совершенно прав. Народ начинает прозревать, перестает верить глупым россказням монахов и клириков. Настает наш черед: свет науки должен победить мрак невежества.

Магистр Петр, не снимая руки с плеча Ива, многое еще говорил о будущем торжестве науки над мракобесием клириков. Так шли они медленно по мосту, потом свернули в один из широких проходов между домами и, подойдя к перилам моста, очутились недалеко от левого берега Сены.

Вдоль перил стояло много народу, и всё школяры, магистры и клирики. Одни нагнулись через перила и смотрели на лодки, двигавшиеся по реке, перекликались с катающимися, другие жарко спорили, размахивая руками.