Повесть о Сергее Непейцыне

— Заказал генерал Самойлов — светлейшего племянник — картину целую «Лагерь под Очаковом». Вот и делаю к ней наброски, — пояснил Иванов.

Среди других рисунков Сергей увидел кусок желобчатой мраморной колонны, лежащей в траве, рядом на черном фоне фигурка танцовщицы в развевающемся платье, с дудочкой у губ. И тут же обрывистый песчаный берег над прозрачной водой.

— Вот то место на Буге, про которое когда-то говорили, — сказал художник, — Я недавно провел там два дня. Танцовщица с обломка греческой вазы срисована, который там нашел.

— А у меня монета есть, тоже древняя. — Сергей достал из кармана подарок Николы, который всегда носил с собой.

— Но вы заметили, что она принадлежала тому самому городу, про который рассказываю? — спросил Иванов. — Видите, надпись греческая OLBIO. Значит, там и монету чеканили — вот какой город богатый был. А теперь пустота, тишина. Собираюсь опять туда на денек порисовать и просто посидеть на берегу. Верите ли, водопровод еще журчит, что греки когда-то провели. Сидишь над рекой, а вода бежит да бежит по желобу, что вдоль улицы, теперь исчезнувшей, проложили две тысячи лет назад…

— Вот бы и мне с вами поехать! — вздохнул Сергей.

— За чем же дело? Неужто на три дня не отпустят?

— Спрошусь завтра, когда дежурство сдам. Ох, забыл, простите, что должен в обход по лагерю снова идти…

В дверях кибитки Филя сказал Непейцыну:

— Может, их высокоблагородие откушают у нас? Щи, баранина, каша есть, квас…

Иванов остался обедать, и за столом они окончательно условились о поездке на Буг.

На месте древнего города. Королева Осипа. Шальное ядро. Ложная тревога

Поехали в тарантасе с Фомой — кучером. Сзади рысил казак, вестовой Иванова. Когда за городком главной квартиры свернули на зады лагеря, Сергей увидел, что, кроме кладбища которое знал близ лимана, существуют еще два, и не меньших, с сотнями крестов.

— Страшно как-то, — сказал он, — там музыка, танцы, наряды, а тут могилы постепенно наш лагерь сплошной дугой охватывают. Никак, скоро в них больше солдат будет, чем в полках…

Когда миновали кресты и надели шляпы, художник заговорил:

— Древние римляне вместо «Они умерли» говорили: «Они жили». Насколько правильнее! Ведь каждый здесь легший, идя под Очаков, думал, чувствовал, надеялся… Светлейший, людей жалеючи, на штурм не решается, а Суворов, сказывают, заметил, что этакое человеколюбие оборачивается бесчеловечностью, раз штурм самый кровопролитный менее жертв приносит, нежели многомесячное стояние при плохой воде и скудной пище.

— А сдадутся турки без штурма, Михайло Матвеевич?

— Я человек не военный, но думаю, что разве артиллерия доймет с новых батарей. Так опять же, сумеют ли подвоз зарядов наладить наши мудрецы? А продовольствия, перебежчики сказывают, там на три года хватит, колодцы отличные, гарнизон отборный, — чего им сдаваться спешить?

— Почему же тогда не послушать Суворова, не штурмовать сейчас же?

— Прямы вы больно, ваше благородие, — усмехнулся Иванов. — По уму и доброте князь Потемкин вельможа истинно редкостный. Он и вправду солдат жалеет. Но охота полководцем прославиться все осиливает. Да еще вокруг иностранцами пруд пруди — принц де Линь от австрийского двора, волонтеры разные, «корреспонденты», графы, бароны, французы, немцы. И все своим монархам депеши строчат. Бот и не может светлейший по чужому совету поступить.

Теперь ехали той дорогой вдоль берега лимана, которой к Очакову шли бугские егеря, Пустынная и пыльная, она вилась по окраине уже начисто сожженной солнцем степи.

— Интересно, шла ли здесь дорога при турках или только наши войска ее протоптали? — сказал Сергей.

— Полагаю, что шла, и доказательство тому несколько далее представлю, — ответил Иванов. — В сем краю по деревням татары, турки, русские жили и в Очаков постоянно езжали. Там, сказывают, гостиный двор огромный, каменных лавок больше ста.

— Какие же русские тут жить могли? — удивился Непейцын.

— Жили, и сейчас еще несколько семей осталось — уехать в Турцию не поспели, сил не хватило, старики. Бежавших при Петре донских казаков здесь турки поселили.

— А с чего они бежали?

— Бунт на Дону тогда был, едва целой армией усмирили. Часть бунтовщиков и ушла за границу. «Булавинский бунт» назывался — по вожаку, Кондрату Булавину. Слыхали?

— Нет. Про пугачевский слышал…

— И про разинский, наверно, тоже?

— Да, немножко.

— А было бунтов много. Но таких счастливцев, чтоб от царской расправы ускользнули на чужбину, немного найдется. Вроде как гугеноты в Англии, Нидерландах или в Германии.

— А кто такие гугеноты, Михайло Матвеевич, я ведь не помню.

Так, проезжая по берегу Буга и закусывая в полдень в балке, Сергей услышал главы из истории Франции — о Варфоломеевской ночи и Нантском эдикте, о которых в корпусе говорили два слова.

Вскоре после привала казак, маячивший впереди, подъехал к тарантасу.

— Тут, никак, ваше высокоблагородие, обломка та увязла, — доложил он Иванову.

Художник обернулся к Сергею:

— Помните, в альбоме моем колонна лежит на траве? Так она здесь. Постой-ка малость, Фома.