Повесть о Сергее Непейцыне

— Напиши, — сказал он, — что производство прошлые годы выходило в начале сентября, и второе, что ежели хоть малый отпуск разрешат, к нему буду всенепременно…

Филя с Ненилой переглянулись.

— Вы чего? — опросил Сергей.

— Так ведь и нам, сударь, надобно к тому сроку здешние дела свои прикончить, — ответил Филя.

— А может, тебе все-таки тут остаться? Я дяденьке все, как надо, объясню.

— Нет уж, Сергей Васильевич. Куда иголка, туда и нитка.

— Ведь неизвестно, в какое место назначат. Может, Нениле ехать с нами сразу нельзя будет, а тут бы не разлучались.

— Пусть в Ступине поживет, пока мы домашность на новом месте заведем, а потом ее вытребуем, чтоб нас обстирывала, — рассудил Филя. — Разлука нам не мед, но зато по порядку…

В августе стало известно, что генералу удалось выхлопотать у графа Безбородко по сто рублей сверх обычных шестидесяти на экипировку каждого кадета нынешнего выпуска. Щеголи возликовали — значит, будут настоящие серебряные шарфы и на мундирах да епанчах сукно потоньше, чем прошлый год. По утрам стали вырывать в швальню, сымали мерки для офицерской формы, и раскатанные штуки красного, синего, зеленого сукна говорили яснее всякого приказа, что немало прапорщиков пойдут в полки пехоты и конницы. «А раз все уже расписаны, то чего и готовиться к экзаменам? Зачем из кожи лезть?» — говорили кадеты.

Лишь немногие в эти жаркие августовские дни продолжали заниматься.

Среди них самым прилежным был Аркащей. Если не гнул сутулую спину над чертежом или тетрадкой, то уж обязательно топтался около орудий на плацу, совершенствуясь сам в приемах либо экзаменуя товарищей и командуя ровным скрипучим голосом с точными интервалами:

— Бань орудие! Смочи банник! Прибей заряд! Картуз в дуло!.. Орудие пали!.. — А то вычитывал, будто по книге, уставные правила: — «Канонир оборачивается на левом каблуке четверть круга налево и отставляет правую ногу назад вдоль станины. Засим, положив ладонь левой руки на турель, прицеливается…» Не так делаешь, Глазов! Подвинь сюда ладонь!

Начались экзамены. Сергей хорошо сдал артиллерию и фортификацию, когда Верещагин кликнул его в свою канцелярию.

— Слушай, Славянин, а если тебя назначат в Ригу, то могу уповать, что не наделаешь поспешностей? Посоветуешься с дядей или хоть со мной?

— О чем вы, господин полковник? — не сразу понял Сергей. Но тут же, краснея, ответил: — Обещаюсь. Можете…

— Ну так дело, кажись, сделано. Поедешь в Ригу и брат в ту же роту. Доволен?

— Еще бы! Спасибо вам…

— Тс-с! Пока никому. И чтоб экзамены сдал, как первые.

Хорошо сказать! Сосредоточиться на занятиях стало еще трудней. Ведь через месяц он снова увидит Соню! И не кадетом, а офицером, которому тогда стукнет семнадцать лет. Только бы теперь она сюда не приехала на зиму! Вот будет нелепо! Так, значит, Николай Васильевич боится, что они поженятся! Какие же еще глупости он может сделать? Но что в этом глупого? Впрочем, нечего пока думать. А вдруг Осип останется недоволен назначением, начнет браниться, станет просить у начальства другого места? Ну и черт с ним! Главное, главное, главное — скорей увидеть Соню!..

И вдруг все планы рухнули. 7 сентября, в то утро, на которое был назначен последний экзамен, по корпусу разнеслась весть, что объявлена война. Никто не шел в классный флигель — ждали начальства. И вот Мокей вышел на плац к пушкам и затрубил сбор. Прибежал дежурный по корпусу, скомандовал, чтоб выходил весь старший возраст и строился в каре лицом к середине. Когда строй замер, показался генерал и за ним Кисель-Загорянский. Дежурный офицер прочел манифест. Выспренние слова его сменил взволнованный голос Мелиссино, обратившегося к выпускникам:

— Все вы, господа, будете сегодня же произведены в полка южных армий князя Потемкина и графа Румянцева. Уверен, что не посрамите наш корпус, будете храбро биться с исконным врагом России, с которым бились уже ваши отцы и деды…

— Ур-ра, ур-ра, ур-ра! — кричали кадеты.

Вот тебе и Рига… Но что там! Сейчас уже о своем думать нечего. Кругом, словно в пчелином улье, гудит одно слово: «Война! Война! Война!..»

Из всего выпуска в Петербурге оставались только трое репетиторами при корпусе, в том числе Аракчеев. И никто им не завидовал.

Война

У дяденьки и у матушки. Дальняя дорога. Курьер светлейшего князя