Повесть о Сергее Непейцыне

Именно слишком рьяно подавшись вперед над одной изгородью, Сергей полетел кувырком с седла. Земля уже оттаяла, и он только ушиб колено о подвернувшийся камень. Стараясь скрыть боль, тотчас вскочил, поймал повод, подвел Карего к злополучной изгороди, влез на нее и снова оказался на коне. Дяденька молчал, наблюдая, что будет делать ученик, а когда Сергей разогнал Карего и взял-таки препятствие, сказал:

— Схоже, как я при Кагуле с коня летел. Только не оттого, что оплошал, как ты, — зачем шенкеля расслабил? — а в голову моему коню пуля турецкая угодила. Разом он на колени сунулся, я через шею да на брюхо. Бросились на меня три янычара, видят — офицер. Тут бы мне верный конец, да Моргун на них с великой фурией налетел. Одного разом срубил, с другим затеял стукотню клинками, а третий выпалил из ружья с подсохи, сорвала та пуля Ермошину шляпу, а сам турок тыл показал.

— Кто ж такие янычары, дяденька?

— Отборная пехота турецкая, вроде гвардии ихней.

— А что такое гвардия?

И начался новый рассказ о стоящих в столице гвардейских полках, о том, что в одном из них, Измайловском, с детства числились отец Сергея и сам дяденька, об отличии этих полков от армейских, о школах при них для дворянских недорослей, подготовляющих офицеров, потому что много ли можно выпустить из двух-то кадетских корпусов?..

…За этим годом пролетели еще два, так на него похожие для обитателей усадьбы на Ловати, что позже, вспоминая детство, Сергей слил их в единое, такое счастливое для себя время.

На большой дороге. Нарочный с важным известием

В мае, в пятую годовщину смерти брата, Семей Степанович собрался на кладбище в Купуй и взял с собой Сергея и Моргунова. Под седло прошлый год выездили буланую пристяжную, на которой ехал вахмистр. Отстояли обедню, отслужили панихиду. На обратном пути вскоре за селом догнали десятка три крестьянских подвод, груженных чистыми тесовыми ящиками.

— Что везут, дяденька? — спросил Сергей, никогда не видавший такого длинного обоза.

— А вот сейчас, пожалуй, увидим, — отвечал Семен Степанович, указал вперед плетью.

Там, на крутом подъеме большака в гору, остановился скривившийся воз, около которого суетились люди. Когда подъехали ближе, оказалось, что у телеги сломалась задняя ось и два ящика, разорвав охватывавшие их веревки, свалились на дорогу. С одного соскочила крышка, и сквозь солому виднелась золоченая фарфоровая посуда. Возник с товарищами снимали остальные ящики с телеги и относили на обочину.

Одновременно с тем, что Семен Степанович и его спутники поравнялись с покосившейся телегой, сюда же от головы обоза прибежал пожилой человек с бритым лицом, в господской шляпе и кафтане с пелериной. Он с ходу ударил по уху возчика и начал ругать его за плохую увязку, за то, что не смотрел на дорогу, не бережет барское добро. И при каждом обвинении все бил по носу, по губам, по щеке. Русые усы и борода крестьянина пошли кровавыми пятнами, но он не оправдывался, только моргал глазами и между ударами кланялся.

Сергей посмотрел на дяденьку: неужто не выручит? Семен Степанович круто повернул своего вороного к телеге.

— Чей обоз? — начальственно спросил он, почти наезжая на человека с бритым лицом.

— Его превосходительства господина генерал-майора Михельсона, — отвечал тот, глянув на орден и обшитый галуном камзол Семена Степановича, после чего вновь повернулся к мужику: — Я тебя научу, печная сажа, за господское добро радеть!

Опененная морда дяденькиного жеребца снова надвинулась на плечо кафтана с пелериной.

— Разве в Невельской вотчине Иван Иванович уж и дом построил? — спросил дяденька.

— Строим сейчас, выше высокоблагородие, — отвечал бритый. — А вы изволите знать нашего генерала?

— Не один год вместе служили. А человека ты, друг любезный, зря уродуешь. По такой дороге диво, что одна только ось лопнула.

— Как же зря-с? По его нерадивости, может, посудины перебились, которых он и весь с требухом не стоит. А с кого генеральша взыщет? С меня-с! Ей по реестру подай, что в Питере принял, а то и шкуре твоей снова расти. Что про ось докладывай, про дорогу, — все без внимания…

— Аль строга? — спросил дяденька.

— Люта! — замотал головой бритый. Он вытер окровавленную руку о кафтан. — Прощенья просим, выше высокоблагородие. — И крикнул носившим ящики крестьянам: — Легче спущайте, пентюхи! Да новую ось скорее тешите, не ночевать тут!

Дяденька, а за ним Сергей с Моргуном тронули коней.

— Плохо, брат Ермолай, когда без души господа душами владеют, — сказал Семен Степанович. — В самую страду тащись-ка в Питер, вези оттуда господские цацки. А и дом-то, вишь, еще строят. Чего по зимней дороге не свезти? Прихоть бабья!..

— За Пугача, выходит, вотчина пожалована, ваше высокоблагородие. Сколько душ-то? — спросил Моргун.

— Сказывали, будто тысяча, да чин генеральский, минуя бригадира, да орденов два, да червонных знатное число.

Моргун, дернув поводом, заворчал на буланого: