Повесть о пустяках

Иван Павлович торопился к раннему поезду. Чай остался недопитым. Татьяна Петровна наспех сунула в пальто мужа бутерброд с холодной котлеткой. Няня Афимья прослушала газеты, прослушала споры Хохловых и встала из-за стола.

— Поясницу чего-то заломило: Геннадий мой, того гляди, не приехал бы, — сказал она, заохала и поплелась по своим делам.

Первая страница газеты была в тот день бесстрастна, как накануне, как за неделю, как за год до войны:

О тихой кончине бывшего офицера Кавалергардского Ея Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полка, генерал-адъютанта в отставке Павла Дягилева сообщали командир и офицеры полка, а также жена, сыновья, невестки и внуки покойного.

О смерти генерала от кавалерии Александра Пушкина, последовавшей в имении Останкино Катарского уезда, с глубокой скорбью извещали жена и дети…

В летнем Буффе шел фарс «Запретный город». В Луна — Парке: Танцы одалисок. Танго. Электроновость!!! Кинетофон Эдисона (говорящий и поющий кинематограф). Обозрение: «По ночам… по ночам…» В Зоологическом саду: Оперетта «Гаспарон, морской разбойник». В Аркадии: «Старички и девчонки». Аквариум: «Афродизия». Цирк Чинизелли: 33-ий день международного чемпионата французской борьбы. Решительные схватки. 1) Поль Абс — Збышко Цыганевич, 2) Туомисто — Поддубный, 3) Лурих — Мурзук; арбитр Дядя Ваня…

19

Мелкие волны Финского залива, как и вчера, желты и неторопливы. Между сваями забравшихся в море купален весело кружатся пескари. Сегодня пескари беспечнее обыкновенного, потому что шумливые дачники не тревожат их ныряньем, веслами и визгами. Розовато-серый песок отдыхает под солнцем от груза затянутых в цветные трико человеческих тел, попиравших еще накануне горячую зыбь берега. Пестрые будки, расставленные, как деревянные солдатики, в несколько рядов, покинуты — ненужные, раскрытые, одичавшие за одну ночь. Берег пуст. Странной и неестественной выдумкой кажутся тишина и безлюдье дачного пляжа. Зато над толевыми крышами, над цветочными клумбами и гипсовыми аистами, над немощеными улицами, над чередой сосновых участков, разгороженных заборами, плетнями и канавами, никогда еще так часто, так взволнованно и тревожно не носились свистки паровозов. Поезда проходят один за другим, нарушая привычное расписание и станционный порядок (ветер перемещает вывески), поезда бегут мимо дюн, мимо смолистых рощ и торфяных болот, мчатся все в одном и том же направлении, летят к Петербургу. От тендеров до багажных вагонов, до открытых товарных платформ, на которых обычно перевозят бревна, поезда заполнены женщинами, детьми, картонками, тюками, самоварами. Берутся с бою свободные вершки пространства. Шляпки сползают с причесок, женщины, бранясь, цепляются друг за друга, дети плачут…

На даче у писателя Апушина — очередное чаепитие с разговорами. Печенье Эйнем, голубоватый рафинад заводов Кенига, варенье собственной варки.

— Да здравствует искусство!

— Та-ра-рам, та-ра-рам, бум!

— Да здравствует Россия, черт возьми!

— Разумеется, и Россия.

— Та-ра-рам, бум-бум.

— Возможен ли здесь десант? Десант возможен…

— Не раньше чем через неделю. Паника глупа.

— Десант вообще неосуществим.

— Если не завтра, то никогда.

— Десант вполне вероятен, но совершенно бесполезен.

— Десант имеет решающее значение.

— Стратегически, пожалуй, он объясним.

— Десант, как таковой, пустой звук.

— Зато моральное значение десанта огромно.

— Десант опасен только для кухарок.

— И для твоих стихов!

— Во всяком случае — не для России…

— Война закончится через месяц в Берлине. Кайзеру публично остригут усы, помяните мое слово.

— Идет в поход Мальбрук, усат и сухорук.

— Браво! Запишите!

— Неусыпно усатинить усы легче, чем вселенную усыпать мертвыми костями.

— Запишите!

— Грохочут тяжкие шпалеры

Тевтонских войск в пыли заката.

О, келомякские рантьеры,

Вы скоро будете рогаты!

— Браво! Взгляните на позу: Пушкин у Пущина, Мицкевич в салоне какой-то графини.

— Существуют и должны существовать идеи, во имя которых стоит жить…

— Сегодня хлеб вздорожал на одну копейку, а пирожных в кондитерской совсем не пекли.