Повесть о печальном лемуре

Так вот, не надо думать, что Виталий Иосифович был бунтарем и за этим самым большинством не спешил увязаться — еще как спешил. Получив щелчок по носу еще в школьной юности, он потихоньку превратился во вполне заурядного конформиста и свои свободолюбивые выплески тщательно прятал, пока вовсе их не стало. А в школе произошло вот что. Самоуверенный мальчик выбрал довольно подлый способ покрасоваться перед очередной девочкой своей мечты (обычно это были Лены — Леной, как мы знаем, все и закончилось): стал издеваться над совершенно безобидной учительницей литературы Александрой Алексеевной. Он то и дело задавал ей неудобные вопросы. Вот, скажем, так уж хороши запорожцы Тараса Бульбы, если они побросали в реку всех евреев Сечи и поубивали польских панночек с их детишками? Может, они просто бандиты, а Тарас — их атаман? Александра Алексеевна краснела, но терпела. Но вот когда этому терпению пришел конец. На уроке разбирали программное произведение Алексея Максимовича Горького «Песня о буревестнике» — ну сами знаете: жажда бури, даешь революцию и все такое, а с другой стороны трусливые буржуи, обыватели и прочие мещане, — и Виталик Затуловский пустил по рядам записку (с расчетом, разумеется, чтобы она попала в руки Лены, кого ж еще). Потерял берега неосмотрительный юнец, покусился, накорябал на листочке вот такую контрреволюционную пакость:

Над лазурными волнами легкий ветерок порхает.
Облако нежнее пуха, словно ангельская лодка, не спеша
плывет по небу и с улыбкой смотрит вниз.
Между облаком и морем крылышками машут птахи.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к небу,
звонкой песней оглашают птички этот светлый мир.
Хлопотливые гагары носят в клювах корм детишкам,
чайки промышляют рыбой, ловит солнышко пингвин.
Песня льется в поднебесье, в ней восторг и ликованье,
жажда счастья и покоя — вот что слышно в птичьей песне.
А еще в ней укоризна баламутам и смутьянам, что хотят
накликать бурю и порушить все вокруг.
Вот несносный буревестник, черной молнии подобный,
дико перья растопырив, призывает дождь и гром.
Хулигану грозы в радость, злой погоды непотребства —
вот что этой птице злобной ясна солнышка милей.
Налетела злая буря, разорила птичьи гнезда, плачут
бедные гагары, потерявшие птенцов.
Чайки тоже погрустнели — рыбы нет, ушла поглубже,
худо жить без пропитанья, вот о чем они кричат.
Заслонили тучи солнце, стало холодно пингвинам, жмутся
бедные друг к дружке, очень хочется тепла.
Неужели в птичьем мире не найдется смелой птахи, чтоб
накостылять бандюге и прогнать его к чертям?

Накорябал, свернул в трубочку и пустил. А зоркая училка перехватила. Прочитала. Побледнела. И вот — кабинет директора Ивана Васильевича. А был Иван Васильевич, надо сказать, человек особенный. Ребят он иногда поколачивал, это правда, но не больно и обычно по делу. Побаивались его, да, но и уважали. Среди старшеклассников быстро распространился слух, что Иван Васильевич, сам фронтовик, принял на работу — поперек начальства из РОНО — побывавшего в плену Дениса Никаноровича, физика. А это говорило о многом.

Так вот, наедине с директором Виталик уже не чувствовал себя так уверенно, как в классе. Он смотрел на огромные напольные часы, следил за ходом длиннющего маятника и молчал. Молчал и директор. А потом сказал, теребя в руках бумажку с Виталикиным произведением:

— Я тебя, Затуловский, умным считал. А ты дурак. Мне все говорили, и Александра Алексеевна говорила, ты способный, тебя на медаль выводить надо. А с такой вот бумажкой тебя из комсомола вынесут как нечего делать. Так вот, без медали, Затуловский, тебе с твоей анкетой — сам знаешь какой — в приличный институт хода нет. Если совесть у тебя проснется, революционер поганый, ты перед Александрой Алексеевной повинишься. Бумажке этой я хода не дам. Ты засунь ее себе опять же сам знаешь куда, и храбрость эту твою идиотскую туда же. Иди. С тобой еще твой классный поговорит.