Повесть о печальном лемуре

— Вы пишете?

— Пробую.

Вот, думаю, для Ильи находка. Живой герой.

В это время солнечный луч растолкал облака и слабо осветил крышу сарая, с которого начиналась деревня.

— Красиво, — сказал мой собеседник. — Посмотрите — излом крыши как замшевый.

Дал бы тебе литконсультант по мозгам за этот замшевый излом, подумал я. Но спорить не стал. Что красиво, то красиво.

Мы пошли вдоль опушки, спутник мой говорил, а я машинально тыкал палкой меж корней и слушал. Впервые за свою некороткую уже жизнь решился он вот так уехать от дел, от дома, чтобы перевести в слова и записать те картины, которые вереницей проходят в его воображении, разгадать смысл слышимых им сумбурных звуков. Беда в том, говорил он, что в картинах этих много непонятного, а голос, рождающий звуки, слаб. Но здесь, он верит, произойдет чудо. Здесь так тихо, что голос этот зазвучит внятно.

— «Но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется...» — отозвался я, чтобы сказать что-нибудь.

— Да, так не ново все это. Но ведь каждый открывает заново самые простые истины. Иные раньше, иные — как я — позже.

— Вы извините, — я глянул на часы, — мне пора. Опоздаю к обеду. Заботы, так сказать, суетного света.

— Конечно, конечно. Рад был встрече. Может быть, зайдете как-нибудь. Крайний дом, как раз возле того сарая с замшевой крышей. — Он протянул руку и, растерянно улыбаясь, добавил: — Совсем забыл представиться. Владимир Алексеевич. Владимир Алексеевич Пышма. Буду вас ждать.

— Благодарю, Владимир Алексеевич, зайду, — пообещал я неожиданно для самого себя.

И хотя мне следовало торопиться, я смотрел ему вслед, пока нелепый узор на светло-коричневой куртке не перестал мелькать среди голых осиновых стволов и облысевших кустов малины.

А ведь, пожалуй, и правда зайду, раз уж обещал.

Обещал я,

насколько помню, сообщить, что там за мысли о красоте посещали Виталия Иосифовича, и вот — настало время. Мысли эти, правда, незамысловатые. И уж точно не о лягушонке среди других играющих детей и не об огне, мерцающем в сосуде: не самая большая удача великого поэта, хотя и трогает, особенно любителей семейных сериалов. Тут речь о чем-то попроще: почему одни любят шпицев с острой мордочкой и пышным мехом, а другие — мопсов с приплюснутым носом и выпученными глазами? Почему одни предпочитают тощих тонконогих девиц со слабым намеком на грудь и узкими бедрами, а другим нужны телеса и сиськи? Вот и женщины переборчивы — кому-то мил небритый брюнет с кривыми ногами, кому-то статный голубоглазый блондин, а самым взыскательным подавай задумчивого и рано полысевшего очкарика. Что же тогда означают стандарты типа золотого сечения, правильного сочетания цветов, соразмерности объемов и прочего, сводящегося к придуманному слову «гармония»? Да ничего. На самом-то деле вся эта не Бог весть какая мудрость описывается простеньким присловьем: кому нравится арбуз, а кому свиной хрящик. Это еще у Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина встречается, а еще раньше — у Гаврилы Романовича Державина:

И словом: тот хотел арбуза,
А тот соленых огурцов.

Ну а еще намного раньше — в Талмуде: «Ему нравится тыква, а жене его огурцы». Кто не верит, откройте трактат «Сота». Его-то, видать, Гаврила Романович тайком от церковных властей почитывал. А вообще-то державинское «Видение Мурзы» далось ВИ с большим трудом, и помимо арбуза с солеными огурцами он заметил в этом длиннющем произведении только употребление слова «бедро» в женском роде:

Из черно-огненна виссона,
Подобный радуге, наряд
С плеча десного полосою
Висел на левую бедру...

Здорово, правда? Ну а у Александра Николаевича Островского в «Бесприданнице» целая сценка об этом:

Паратов. Ведь это как кому; на вкус, на цвет образца нет.

Огудалова. Правда, правда. Кому город нравится, а кому деревня.

Паратов. Тетенька, у всякого свой вкус: один любит арбуз, другой свиной хрящик.

Огудалова. Ах, проказник! Откуда вы столько пословиц знаете?

Паратов. С бурлаками водился, тетенька, так русскому языку выучишься.

Вот-вот, богатство какое. Это у англичан только tastes differ — и все, а у нас вона сколько всего.