Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Эти строгие слова утихомирили Студенцова. Он подумал, что напрасно погорячился, ни Андреев, ни Ванин не виноваты в его дурном настроении.

— Твой Андреев фантазер, — уже совершенно другим тоном продолжал он, — можешь мне поверить на слово. Он предлагает тканями опухоли лечить раковую болезнь.

— Неправда! — круто останавливает его Ванин. — Не только этим, а и химическими веществами, равнозначащими по своему значению действию вакцины.

Если бы Яков Гаврилович был откровенен до конца, он сказал бы своему другу:

«Не верь, Самсон Иванович, что я не люблю гипотез и что работа Андреева не понравилась мне. Художник в душе, я люблю острую и глубокую мысль, решительный скачок из настоящего в будущее. Понравились мне и стиль и образованность автора, но с некоторых пор я избегаю всего, что может вызвать толки, сомнения или чье бы то ни было осуждение. С тех пор как я стал так поступать, у меня не было повода пожалеть об этом».

Яков Гаврилович не был со своим другом откровенен и сказал ему другое:

— Я не могу с твоим Андреевым согласиться. Он противопоставляет хирургии терапевтические приемы лечения, никто ему не позволит эту великую науку принижать.

Самсон Иванович устремил на Студенцова испытующий взгляд и задержал его надолго. Что он хотел прочитать на лице, сказать было трудно.

— Теперь я вправе допзютить, — тем же строгим тоном сказал Ванин, — что страдаешь ты заслуженно за свою несправедливость. Нельзя быть чувствительным к себе и чрезмерно суровым к окружающим, позволять себе сеять смелые идеи и отказывать в этом праве кому бы то ни было. Истинные ученые снисходительны, твоей терпимости я не увидел.

Слова эти ничего хорошего не предвещали, и Яксз Гаврилович с дружеским укором сказал:

— Ты готов из–за этого Андреева поссориться со мной. Кто он тебе: брат или отец?

— И то и другое, — последовал многозначительный ответ, — а может быть, и ближе.

Дальнейшие возражения Студенцова состояли из рассуждений, не связанных с тем, чего ждал от него Ванин.

— Хирургия имеет право на уважение, мы все еще крепко зависим от нее. Она одна пока спасает нас от раковой болезни.

Пусть ему укажут раздел медицины, столь успешно прогрессирующий, как хирургия. Современные педики оперируют в области груди, живота, средостения, и кег предела дерзновениям хирургов. Гуманнейшая из наук, она возвращает людям надежду на жизнь, когда нарушенная функция грозит организму смертью.

Самсон Иванович давно уже пересел с дивана за стол и, подперев голову руной, не поднимая глаз на Студенцова, думал о своем. Пренебрежение, с каким Яков Гаврилович отнесся к диссертации, глубоко огорчило его. Как можно так бессердечно относиться к человеку, поносить чужую мысль только потому, что она не понравилась тебе. Работа стоила автору многих усилий, бессонных ночей, мысли о ней связывались с сокровенными мечтами о будущем, — и вдруг «автор глуп и болтлив», «одним графоманом стало больше на свете». Сколько отваги и решимости надобно иметь, чтоб позволить себе сказать новое слово в науке, стать в ряду тех, кто дарит человечеству знания! Законы науки суровы, за одну лишь надежду приобщиться к ней, за право быть отмеченным ее милостью и признанием мы платимся порой всем, что нам дорого в жизни. Надобно бы ободрить смельчака, а тут приходит человек и обрушивается на него поношением.

Яков Гаврилович самоотверженно продолжал отстаивать хирургию от воображаемых врагов, То жалуясь, то печалясь, не жалея сил и доказательств, он громил и отбивался, словно, защитив любимую науку, утверждал этим свое право быть несправедливым к лучшему другу и неизвестному автору диссертации.

— Мы наше право на руководство медициной выстрадали, — говорил он, — нас третировали как последних людей! С нами готовы были поступить, как с прокаженными: облачать в черное платье со знаками и отличительной белой лентой на шляпе. Они не остановились бы перед тем, чтобы всучить нам трещотку, с какой прокаженные давали о себе знать окружающим.

В голосе Студенцова слышались жалоба, вызов. Он извлекал из своей памяти все, что могло служить его цели — вызвать сочувствие у Ванина. Ради этого он обратился к средним векам, ко времени борьбы между цирюльниками и хирургами, когда потерпевшие поражение хирурги сами стали заниматься стрижкой и бритьем. Вспомнил скорбный рассказ о хирурге Вио, наказанном за то, что в «своем недостойном звании» осмелился обратиться с хвалебными стихами к королю; и еще одну повесть о вдове, которой министр заявил, что не может определить ее сына в гардемарины, так как командование не потерпит сына хирурга в своих рядах.