Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

— Мы с вами решаем не статистическую, а клиническую проблему.

Дальнейшие его рассуждения сводились к следующему.

Если было бы верно, что только стареющий организм с его поколебленным обменом, склерозом кровеносных сосудов и нарушенной гормональной системой — наиболее подходящая среда для злокачественной опухоли, то почему так много женщин болеют раковой болезнью в тридцать лет? Говорят, что они старятся раньше мужчин, но как это примирить со свидетельством статистики, что в среднем женщины живут дольше мужчин? Почему дряхлые старики менее подвержены раковой болезни, чем пятидесяти– и шестидесятилетние? Почему течение болезни у пожилых людей не столь скоротечно, как у молодых и у детей? Саркома, которая поражает детей и молодых людей до тридцати лет, — самая губительная и злокачественная из опухолей. Не возраст, а время с его невзгодами и страданиями — хроническими воспалениями, ранениями, профессиональными заболеваниями, болезнями органов материнства — создает условия для возникновения раковой болезни. Экспериментаторы знают, что прививка злокачественной опухоли тем успешнее, чем моложе подопытное животное.

Окончив говорить, Андрей Ильич не взглянул на своего собеседника и с видом человека, которому нечего добавить или спросить, стал перекладывать схемы и ленты на столе. Он словно не ждал ответа и нисколько не интересовался, разделяет ли Студенцов его убеждения и правильно ли тот понял его. Ему, Андрею Ильичу, мысль ясна, вольно другим понимать это как им угодно.

Рассуждения Сорокина вызвали у Студенцова самые разнообразные мысли и чувства. Вначале ему казалось, что Сорокин разгадал его намерение посмеяться над ним и спешит ответить ему тем же, показать, как мало сам директор знает предмет, которым занимаются у него в институте. Опасения вскоре рассеялись, и возникли бо–дее тревожные мысли. Как случилось, что он, профессор–онколог, столько лет наблюдавший больных, не заметил того, что увидел Сорокин? Все эти факты известны давно, стоило только их сопоставить, и неверное представление, поддерживаемое свидетельством статистики, утратило бы всякий смысл. Без единого опыта, без трудов и сомнений, связанных с экспериментом, этот человек доказал бесполезность экстракта и устранил серьезное заблуждение изучения о раке. «Оставьте в покое стареющий организм, — как бы говорит он, — не там лежит тайна ракового перерождения клеток, ищите ее в тканях, отзывчивых к этому процессу, — в молодом организме, как некогда ее искали в зародыше».

Впервые за много лет Яков Гаврилович увидел себя рядом с человеком более глубоким и прозорливым, чем он сам. Сравнив себя с ним, Студенцов с горечью подумал, что он отстает, его опережают другие. Все эти мысли — оригинальные, смелые и интересные — могли бы принадлежать ему. Другие восхищались бы им, как он восхищается Сорокиным. В скорбное раздумье вплелись воспоминания о неудачах, ошибках, упущениях, связанных с недооценкой чужих идей. Это не случайно, нет, нет, все тут закономерно, е самоуспокоенности нет ни счастья, ни покоя…

— Если вы согласитесь, что нам следует отказаться от теории Фикера, — закончил свои объяснения Сорокин, — я хотел бы, чтобы в институте об этом узнали от вас. Известно, что работу проделал я, но почему не объяснить, что исследования велись не без вашего одобрения.

— Зачем это вам? — не сразу понял его Студенцов.

Андрей Ильич замялся, он думал, что его поймут с полуслова.

— Многие знают, что вы поддерживали эту теорию и не возражали, когда ее включали в план института. В таком случае, мне кажется, лучше вам не быть в стороне, когда развенчивается эта теория.

Снова как в тот день, когда, растроганный словами Андрея Ильича, он перед ним извинился и осудил свою манеру шутить невпопад, Яков Гаврилович почувствовал глубокое облегчение. Исчезло все, что сковывало его мысли и чувства, он мог снова говорить, что ему вздумается, называть доброе добром, не задумываясь над тем, как взглянут на это другие. На душе стало легко и отрадно, как бывало лишь в дни раннего детства, когда счастье приливало само собой и незаметно.

— То, что вы предлагаете, — просто сказал Студентов, — не так важно для меня, как для института, и я принимаю ваше предложение.

Надо было к этим словам еще что–то добавить, а может быть, что–то сделать, но Яков Гаврилович не знал, что именно. Благодарить? Неудобно. Сделать вид, что подарок не бог весть какого значения? Невозможно. Ни лгать, ни притворяться в такой момент он не мог. Оставалось только немного помолчать и заговорить о другом.

— Чем же вы теперь намерены заняться? — спросил Студентов и удивился, как легко и непринужденно потекла его речь, как искренне прозвучал голос.

Сорокин, не задумываясь, сказал:

— Надо искать новых путей. Они должны быть.

Яков Гаврилович рассудил, что им незачем оставаться в душной лаборатории, разговор можно продолжать в кабинете. Не задумываясь над тем, как объяснить свое намерение, он запросто сказал:

— Пойдемте ко мне, там и просторней и светлей, за чашкой чая и беседа пойдет живей. Согласны? Или вам приятней быть здесь?