Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)

— Захватив власть, большевики выполнили лишь самую легкую задачу. Это признает и их Ленин. Удержать эту власть гораздо труднее. Мы и должны помешать им утвердиться. Взорвать большевистскую клику изнутри, натравить на них кайзера, наконец, просто арестовать и уничтожить главарей — вот некоторые из путей, по которым я пойду. Вы спросите, где взять силы? Они неисчислимы! Достаточно выйти на улицу и бросить клич. К нам стянутся подлинные патриоты…

— Такие, как этот, — Грамматиков кивнул на спящего Аркашку.

— А почему бы и нет? Цель оправдывает средства. Революцию, как и контрреволюцию, не делают в белых перчатках.

— Что же вы предлагаете мне? — Грамматиков встал и подошел к Константину Георгиевичу. — Выйти на улицу? Бросить клич?

— Фи! Приберегите демагогию для судебных разбирательств. Во-первых, мне надо определенно знать: идете ли вы со мной?

— Допустим,

— Да или нет?

— Я готов идти с кем угодно, лишь бы кончилось это прозябание, эта собачья жизнь.

— Тогда вот что, — гость сел и, придвинув стул, жестом пригласил Грамматикова. — Будем говорить как деловые люди. Денег у тебя, конечно, нет? Понятно. Этого, — он достал из кармана пачку банкнот, — на первый случай будет достаточно. Мне нужны верные люди. Группами по пять-шесть человек. Чем больше таких групп — тем лучше… Шуберский цел?

— Как будто.

— А Вячеслав Орловский?

— Служит в ЧК.

— Это хорошо! — Константин Георгиевич удовлетворенно потер руки. — Нам нужны свои люди во всех большевистских органах. Пусть идут туда, пусть каются в грехах, бьют себя в грудь и творят большевистские молитвы. Это нам на руку. Взорвать Советы изнутри! Ты понял мою мысль?

— В общих чертах.

— Завтра разыщи Орловского и потребуй от него, чтобы он достал мандат ЧК на имя… Ну скажем… Константина Георгиевича Релинского.

— Не согласится он…

— А ты намекни ему, что мне не составляет труда ознакомить чекистов с некоторыми подробностями биографии этого господина.

— Служба в охранке?

— Вот именно. И еще: мне нужна квартира, а лучше — две или три, — где бы я мог видеться со своими друзьями. Устроишь? Вот и отлично. Встречаться будем очень редко.

3

Под вечер Эдуард Петрович пришел на набережную Невы. Сегодня он написал письмо Эльзе — коротенькую записку: жив, здоров, нога болит все меньше и меньше— и никак не мог придумать, как отправить его в оккупированную немцами Ригу. Оказии в полку, естественно, не могло быть, почта… Какая уж тут почта! И все-таки было приятно, что сегодня он поговорил с Эльзой. И, наверное, поэтому настроение, не в пример другим дням, было хорошим, а ноющая боль в ноге утихла.

Нева, покрытая бело-синими торосами, затаенно молчала. Тусклое солнце уже скрылось за горизонтом, и лишь в последних лучах его, на противоположном берегу, желтыми бликами сверкал шпиль Петропавловской крепости. Почти отчетливо стал виден костер, разведенный прямо на льду, у крепости. Возле него суетились фигуры людей. Справа и слева от них неподвижно чернели треугольники — винтовки в козлах.

И Эдуард Петрович не выдержал: варежки — в карман, крепко растер ладони, сунул их за пазуху потертой шинели и, когда почувствовал — пальцы отошли, достал блокнот. И вот уже карандаш быстро скользит по бумаге. Норовистый ветер старается перевернуть страницы, обжигает пальцы холодом. Но все же Эдуарду Петровичу удалось положить на бумагу последнюю вспышку догорающего дня.

— Берзин верен себе! Творит! — услышал он сзади чуть насмешливый голос. — Люди на ходу застывают. А он творит! Страдалец от искусства!

Это был Яков Христофорович Петерс. Как всегда стремительный и резкий в движениях. Как всегда добродушно-насмешливый.

Эдуард Петрович познакомился с ним летом семнадцатого года на германском фронте, куда Петерса — большевика-подпольщика, активного пропагандиста и агитатора— направила партия. Разумеется, Берзин сначала этого не знал и видел в Якове Христофоровиче прежде всего умного, общительного человека, привлекавшего к себе людей неиссякаемой жаждой жизни, умением отогреть солдатские сердца в гнетущей обстановке затяжных, как осенние дожди, оборонительных боев.

Эдуард Берзин в годы первой мировой войны

О том, что Петерс — большевик, Эдуард Петрович узнал от самого Якова Христофоровича. Они сидели в тесной, с обвалившимися бревнами землянке и выжидали, пока наступит ночь и замолкнет немецкий пулемет, прочесывавший кочковатое поле, тянувшееся к сосновому бору. Под покровом темноты Петерс и Берзин надеялись перебраться через это поле. Эдуард Петрович уже не помнил, как они оказались в этой землянке и что им нужно было в том бору. Они просто сидели и ждали. И говорили об искусстве. Пораженный точным высказыванием Петерса по поводу манеры письма Гойи, Эдуард Петрович спросил его:

— Где это ты, Яков Христофорович, учился живописи? Кончил академию?

— Академию?.. Пожалуй! Техникой росписей стен я, брат, овладел с самой наимудрейшей из всех академий. Класс профессора Кандального закончил с отличием.

— Кандального?

— Ага. Я ведь большевик, «политический»…