Повесть о любви и тьме

— Когда я был в твоем возрасте, я уже почти закончил гимназию. Не облегченную гимназию — дом отдыха, как у вас! Классическую гимназию. С железной военной дисциплиной! С изучением латыни и греческого! Я уже читал Эврипида, Овидия и Сенеку на их языке! А ты? Валяешься двенадцать часов кряду на спине и читаешь всякую дрянь и мусор? Еженедельник «Этот мир»? Всякие листки, полные омерзительных вещей? Стыд и позор! «Гамад» и «Сталаг»! Гнусность, предназначенная только для человеческого отребья! Внучатый племянник профессора Клаузнера еще кончит тем, что превратится в пустоголового дурня? В уличного хулигана?

В конце концов, его язвительность сменилась печалью. За столом, во время завтрака, папа бросал на меня мимолетный взгляд своих коричневых, грустных, щенячьих глаз и тут же убегал от моего взгляда, окопавшись за развернутой газетой. Словно это он свернул с пути праведного, и это ему следует стыдиться. Словно именно он — грешник.

Наконец, с тяжелым сердцем, пришел он к компромиссному решению — его друзья из кибуца Хулиот, он же Сде Нехемия, на восточной окраине Верхней Галилеи, готовы принять меня на все лето: я смогу включиться в сельскохозяйственные работы, попробовать жить так, как живут мои сверстники, узнаю, что такое «совместная ночевка», когда дети кибуцников спят все вместе в одном доме, отдельно от родителей… Таким образом, я выясню подходит ли это мне, или нет. Если окажется, что всех этих летних переживаний с меня достаточно, я должен заранее дать обязательство, что вернусь в гимназию и отнесусь к занятиям со всей серьезностью. Но если после летних каникул я все еще не отрезвею, мы, ты и я, вновь вернемся к серьезному разговору, и, как полагается, взрослым, попытаемся найти выход, приемлемый для нас обоих.

Дядя Иосеф собственной персоной, престарелый профессор, которого движение Херут выдвинуло кандидатом на пост президента Государства Израиль (его соперником был кандидат левых и центристских партий профессор Хаим Вейцман, который и был избран), сам дядя Иосеф прослышал о моем решении отправиться в кибуц и был огорчен и потрясен. Кибуцы, считал он, это — угроза национальному духу, а может, и более того, — ячейки сталинизма. Дядя Иосеф пригласил меня к себе домой для важной личной, с глазу на глаз, беседы: не в рамках одного из наших субботних паломничеств, а — впервые в моей жизни — в будний день. Я готовился к этой встрече заранее, готовился с бьющимся сердцем, и даже написал себе на листочке три-четыре важных пункта. Я собирался напомнить дяде Иосефу, что он сам всегда высоко ценил такое качество, как умение идти против течения, непоколебимость одиночки, отстаивающего свои моральные позиции, даже если самые близкие люди изо всех сил противятся этому. Но дядя Иосеф вынужден был в самую последнюю минуту отменить свое приглашение из-за какого-то срочного дела, не терпящего никаких отлагательств.

Вот так, без всякого напутствия, в день, когда начались летние каникулы, я встал в пять утра, чтобы отправиться на центральную автобусную станцию на улице Яффо. Папа встал на полчаса раньше, чем прозвенел мой будильник, и успел приготовить мне в дорогу (и даже хорошенько завернуть их в пергаментную бумагу) два толстых бутерброда с голландским сыром и помидорами, и еще два — с помидорами и нарезанными крутыми яйцами, а к этому — очищенные огурцы, яблоко, сосиски, бутылка воды с плотно завинченной пробкой, чтобы не пролилась в дороге. Когда папа нарезал хлеб для бутербродов, он порезал острым ножом палец, ранка кровоточила, и перед расставанием я еще успел сделать ему перевязку. В дверях он одарил меня неуверенным объятием, но тут же обнял меня еще раз, очень крепко, наклонил голову и произнес:

— Если в последнее время я чем-то причинил тебе зло, прошу простить меня. И мне ведь, право же, совсем нелегко…

И вдруг он передумал, торопливо повязал галстук, надел пиджак и решил проводить меня до автобуса. Всю дорогу, шагая по предрассветным пустынным иерусалимским улицам, мы вдвоем несли сумку, вмещавшую все мое имущество. Всю дорогу он шутил, сыпал старыми анекдотами и каламбурил. Указал на хасидские источники термина кибуц и интересную близость между кибуцным идеалом и идеей «койнонии» (сообщества) — понятия, берущего начало в Древней Греции (корень этого слова — «коинос», что означает «общество», «публика»). И кстати, именно от «койнонии» появилась и у нас в иврите «кнуния» (сговор, интрига, неблаговидная сделка), а возможно, отсюда же произошло и русское слово «канон»…