Повесть о красном орленке

И не остановить тогда его — заговорит.

Не было у Спирьки ни большой силы, ни смелости. Поэтому дрался он очень редко. Но когда случалось такое, целую неделю потом балабонил: «Я ему раз по скуле, он ажно согнулся весь, а я ему по другой. Видит, дело плохо, как заорет: «Мама!» Смехота!»

И что бы ни происходило, в какие бы передряги Спирька ни попадал, по его рассказам, он всегда выходил победителем. Врал он складно и смачно. Многие верили. А кто знал Спирьку получше, только улыбался: мели Емеля — твоя неделя. Врал и хвастал он не просто от нечего делать, не просто язык почесать. Нет. Спирьке очень, ох как хотелось быть и смелым, и сильным, и удачливым, чтобы все смотрели на него и восхищались: «Ай да парень, ай да ловкач!»

Он и про Артемку сказал приятелям без дурного умысла, а из бахвальства: пусть знают, с кем дружен Спирька, пусть знают, что сам Пронька, гроза мальчишек доверил ему опасную тайну. Ведь ни к кому не пошел Пронька, а к нему, потому что Спирька не из робких людей.

Как и предполагал Спирька, новость ошарашила друзей, особенно Серьгу.

Тот торопливо расспрашивал про Артемку, про то, как тот воевал, про то, как был ранен. А потом задумчиво произнес :

— Вот человек — Артемка!

И все. О Спирьке ни слова, будто он пустое место, будто не он приносил яйца, выхаживая Артемку.

Очень обидно стало Спирьке. Так обидно, что даже пожалел, что выдал тайну.

— Вы, ребята, смотрите, никому ни слова,— тревожно попросил Спирька.— А то и Артемке конец, и мне несдобровать — забьют беляки.

Ребята поклялись. И вот...

Гнутый аккуратно заколол в подкладку картуза подаренный крючок, взял свои удочки.

— Ну, айда, ребя.

Спирька заторопился, наматывая лесу на удилище. В это время во двор вошел хмурый бородатый мужик, с винтовкой за спиной.

— Кто тут Спирька? — глухо спросил он, недружелюбно оглядывая мальчишек.

— Я Спирька... А зачем?

— Идем в штаб.

— Зачем? — повторил Спирька, леденея от страха.

— Там узнаешь. Айда.— Сказал таким тоном, что Спирька сразу понял: «Пропал».

— Я не хочу,— жалобно заплакал он.— Не пойду.

Мужик освирепел:

— Я те не пойду, шшенок, я те покажу! — Подскочил к Спирьке, схватил за ворот рубахи и поволок, будто тряпку.

«Неужто за тятьку? — забилась мысль.— Неужто убьют?» И Спирька заголосил громко, безнадежно.

На крик выскочили из избы Спирькина мать и тетка. Они бежали за бородатым, сначала спрашивали его, в чем дело, потом стали умолять, чтобы тот отпустил мальчишку.

Встревоженные криком, выглядывали из-за заборов и калиток люди, пускали вслед бородатому проклятия и угрозы. А он, будто ничего не видел и не слышал, тащил и тащил Спирьку. И только один раз выругался, когда Спирька сел в дорожную пыль:

— У, дьяволенок!

И, приподняв его, отвесил такого пинка, что Спирька больше не упирался: затрусил мелкими шажками, размазывая грязь по мокрому от слез лицу.

Бородатый втолкнул Спирьку в полутемные сени штаба. Было слышно, как у крыльца билась мать, упрашивая часового впустить ее. Однако часовой грубо крикнул:

— Пшла отседова, а то отпробуешь приклада.

Спирька рванулся назад, да железная рука бородатого, словно клещи, сжала плечо и бросила в открытую дверь.

Первое, что увидел Спирька,— это стол, уставленный едой и бутылками. За столом, развалившись на стуле, сидели Гришаня и широкоплечий мужик в косоворотке и кожаном пиджаке.

Бородач прикрыл дверь, почтительно сказал, кивнув на Спирьку:

— Энтот и есть самый Спирька.

Широкоплечий выпрямился, остро взглянул на мальчишку, потом куда-то назад, за Спирькину спину.

— Это твой дружок?

Спирька удивился: с кем разговаривает? Оглянулся и остолбенел: там, тяжело опершись о стену, стоял Пронька Драный. Все лицо его было в синяках и ссадинах, на распухших губах засохла кровь. Сердце у Спирьки заныло, он сразу понял все: зачем его привели сюда, что с ним будет.

— Отвечай!

Пронька прошлепал разбитыми губами спокойно, будто не на него орали:

— Какой он мой дружок?.. Так себе... Знакомый просто.

Как ни был перепуган Спирька, но уловил в словах и в интонациях Проньки гадливость и презрение. И это презрение относилось не к кому-нибудь, а к Спирьке. Это он тоже понял.

Холодные глаза широкоплечего снова остановились на Спирьке.

— Что тебе Пронька говорил про Карева? Где он сейчас? Если соврешь, расстреляю.

Спирька беспомощно заоглядывался, будто мышонок, попавший в западню. Его губы вдруг задрожали мелко-мелко.

— Дяденька...— обратился к Филимонову.— Дядь Гриша, дядь Гриша... Я не виноват. Я с вашим Мотей дружу...

Гришаня криво усмехнулся:

— Я вот тоже когда-то с Дубовым дружил, а он меня пулями встретил. Так что дружба здесь ни при чем. Отвечай, что спрашивают. Иначе худо будет.

Как быть? Что говорить? Ведь не выдавать же в самом деле Артемку — убьют. Но и его, Спирьку, убьют, если он не скажет правды. Что делать?

Глаза Бубнова, да и Гришани тоже, совсем стали ледяными и не отпускают ни на миг круглые Спирькины глаза.

— Дяденьки,— зарыдал  Спирька.— Дяденьки...

Бубнов встал, грохнул о стол кулаком.

— Я тебя спрашиваю! Отвечай!