Повесть о красном орленке

— Ну-ну, Яков, не буду. Валяй дальше. Значит, челобитную в Камень нести решил?

Мужичонка прямо-таки вскинулся:

— Решил! Еще бы не решить! Сразу и коня, и корову забрали! Думаю: в уезде власть поумнее нашей, разберется — вернут. Пришел, бумажку, прошение, значит, подаю. Взял ее этакий в очках с отвислыми щеками, читать стал. Потом глянул на меня и заулыбался, будто брата родного увидел. Рад, грит, в этакой глухомани благородного дворянина встретить.

Мужичонка примолк на секунду, оглядел слушателей. Желтоусый, подавив смех, спросил:

— А что это он тебя так навеличил? С перепою, поди?

— С какого такого перепою, коли я в сам деле из дворян.

Мужики хохотали. Один ткнул в бок другого:

— Видал? Барин.

— А рылом будто и не похож...

— У него в нутрях усе благородство. Кишка тонкая...

И снова хохот. Мужичонка озлился:

— Чего гогочете? Правду говорю: дворянский я. И грамота царская была.

— За што же тебе такая благодать вышла?

— Не мне: всей деревне. Царицу Катерину Вторую мы спасли...

— Да ну? — ахнули мужики.— Тогда ишо и пеленок твоих не стирали. Как же это ты исхитрился царицу-то спасти?

Мужичонка совсем распетушился, раскричался:

— Да не я, не я! Што за народ глупой! Прародители мои. А я уже по наследствию дворянский... Они тогда в Расее жили, в Курской губернии. Вдруг весть пришла: царица Катерина куда-тось едет в своей карете, и путь лежит через нашу деревню. У нас шум, гам, радость, а мужики соседской, через речку, деревни взяли и подпилили сваи на мосту, чтоб царица, значит, вместе с каретой разбилась. Наши прознали, донесли по начальству. Осерчала Катерина: ту деревню, всю как есть, на каторгу отправила, нашей дворянство пожаловала. И землю дала... Только вот не в Курской губернии, а здесь, под Славгородом. Переселила нас. Вот и живем там. Дворяновка деревня. Слыхали?

— Не слыхали,— сказал Афонька.— И слышать не хотим: подлецы твои прародители! И ты, видать, тоже...

— А я-то пошто? — взъерошился мужичонка.

— По наследствию...

Желтоусый изнемогал, покраснел весь от натуги и еле выдавливал:

— Рассказывай... Про то, как в Камне... Давай, давай, штоб тя вывернуло...

Яков поуспокоился малость, стал снова рассказывать:

— И говорит энтот очкастый-то: рад, дескать, встретиться. Сразу, грит, видно, што ты благородных кровей человек, и хвамилия твоя знаменитая — Романов. Ты, грит, не сродственник Николаю Александровичу будешь? Какому, спрашиваю, Николаю Александровичу? Хто он такой? А это, грит, бывший наш царь-батюшка, император всея Руси. Ну, я, конешно, сробел... Нет, говорю, не сродственник... Жалко, отвечает, очень жалко... А графа Шомполец-кого ты знаешь? Я совсем застеснялся: не знаю, говорю. Ну, не беда, счас познакомлю... И зовет охвицера. Вот, грит, энтот благородный человек желает побеседовать с графом Шомполецким. Окажи милость, сведи к нему. Охвицер заулыбался радостно, взял меня под ручку, повел, а я спрашиваю: а насчет коня и коровки как? Энто, грит, Шомполецкий разъяснит, он мигом усе сделает... Ну, думаю, важный, видать, Шомполецкий. Еенерал, поди. Вывел охвицер меня на двор, позвал двух солдат, говорит весело: а ну, познакомьте энтого с Шомполецким. Очень, грит, мечтает...

Грохнул хохот.

Смеялся Артемка, смеялся Тимофей, желтоусый уже только икал, выкатив глаза. Артемка, глянув на него, совсем закатился. Один лишь Яков был серьезным: не до смеху, видать, ему было.

— Не успел я разобраться, а солдаты хвать меня да на лавку. Привязали и шомпола вытаскивают. Понял я тогда, хто такой «граф Шомполецкий», закричал им, што я благородный дворянин, дескать, што нельзя меня пороть. Закон-де есть такой. Тогда один из солдат подошел ко мне и на ухо шепчет: «Ежели ты, сукин сын, в сам деле из дворян, то я тебе счас таких всыплю — бога увидишь...»

Желтоусый всхлипывал:

— Уморил! Как есть уморил!.. Штоб тя об землю кинуло...

— Перепужался я до смерти, закричал солдату: соврал я, дескать, никакой я не дворянский, а обнаковенный трудящий мужик... «Ну, то-то же»,— сказал солдат, и бить стали, да руки, видать, сдерживали — не шибко шкуру попортили... Вот так-то дело было...

Смех не унимался.

— Знать, не с руки стало в барях жить?..

— А што с конем и коровкой?

Яков махнул рукой:

— Какая уж там коровка! Как выскочил со двора, да так и шпарил без оглядки до самой деревни. Прибег, вынул из-за иконы царицыну грамоту, наплевал в нее, порвал и выкинул. А сам — в партизаны...

У Артемки рот не закрывался: давно не смеялся так, даже под дыхалом заломило. Да вдруг оборвал смех, огляделся — темнеть начало, а Костя наказывал, чтоб к вечеру обязательно был в штабе. Тронул Тимофея:

— Пора мне. Костя уже, поди, ищет меня.

Тимофей провел Артемку до площади, приостановились. Артемка вдруг снова засмеялся.

— Чего ты?

— Барина вспомнил. Хороший мужик. Веселый.— А потом, уже отойдя несколько шагов, крикнул Тимофею: — А ты заходи к нам. Песни попоешь. У Кости гармонь есть, а играет он — ух, здорово!

— Да ну! — обрадовался Тимофей.— Приду. Завтра же и забегу!