Повесть о красном орленке

Артемка задыхался. Пыль и сажа лезли в рот, в нос, в глаза. Стенки давили бока, словно клещами, а в грудь и в живот до боли впились железные рожки ухватов.

Наконец хлопнула дверь и послышался нетерпеливо-требовательный голос тетки Гусевой:

— Вылазь скорее! Ушли, ироды!

Но не так просто оказалось выбраться обратно: ни согнуться, ни упереться. Пятился, обдирая бока и руки. Гусева ждала, ждала — тащить стала за ноги. Вытащила потного, грязного, вымазанного сажей. Не дала ни прийти в себя, ни умыться:

— Уходи, уходи скорее!

Артемка опешил:

— Куда?

— Куда хочешь!.. На реку, в кусты, в другой двор — мне все едино. Только уходи от нас... Освободи душу. И так ни жива ни мертва.

Говорит, а сама сует Артемке котомку, подталкивает к двери.

— Обождать бы,— растерянно произнес Артемка.— Поймать могут.

— Иди,  иди.  Хватит  и того,  что  пережила  тут  из-за тебя. Своего горя много... Уходи, богом прошу.

Спирька стоял у печи и кивал головой:

— Беги, Артеха. А то попадет нам... По всем дворам шарят. Ищут кого-то... Беги.

Вот что страх с людьми сделал! Артемка усмехнулся:

— Ну, соседи...

— Ладно, уматывай! — зло выкрикнула Гусева.— Ишь, обсуждает ишшо!

И вытолкнула в сени. Думать было некогда. Выглянул во двор, оглядел огород—никого. Проскочил до первой грядки и пополз по меже к речке. В кустах затаился, прислушался. С соседнего двора доносились шум, крики, стоны, чьи-то рыдания.

— Тута, тута где-то он! Ищите, робяты.

— Кузьма Елистратьич, вели по огородам, по речке прочесать.

Чей-то визгливый голос надрывался:

— А ентово, ентово куды девать?

Бас раздраженно кричал:

— Свяжи руки, да и пусть лежит! Чего глотку-то драть?

По огородам к речке бросилось несколько дружинников. И сразу же невдалеке затрещали кусты, и на тропку выбежал без пиджака, без картуза, бледный, растрепанный дед Лагожа. Бежал медленно, задыхаясь, прижимая руку к левой стороне груди. В тот же миг раздался злорадный торжествующий вопль: «Вот он! В кустах!» И грохнул выстрел.

Все это произошло так быстро, что Артемка не успел как следует испугаться. Забыв об опасности, он привстал над кустами, крикнул приглушенно:

— Деда, деда, сюда!

Лагожа вздрогнул, увидев Артемку, остановился.

— Возьми это,— прохрипел,— и беги!

Артемка схватил сверток, сунул за пазуху.

— На тот берег айда! Там овраг есть!..

Но Лагожа лишь рукой махнул:  дескать, все равно не уйти.

— Беги! Беги, Темушка!

А сам повернулся и пошел обратно, навстречу дружинникам.

Артемка только потом понял, почему Лагожа сделал это. Из-за него, Артемки. Побоялся, что дружинники увидят и схватят его. А сейчас, глядя на удаляющуюся спину деда, он жалостно звал:

— Куда? Зачем? Деда!..

Лагожа уже не слыхал Артемки: с криком и бранью набросились на него человек пять, скрутили руки, принялись бить.

— Попалась, старая лиса! — раздался ликующий голос Потала.— Петлял, следы заметал и — попался! От меня не уйдешь! — И тут же совсем другим тоном, подобострастным: — С удачей вас, Кузьма Елистратьич!

«Ну, погоди, Ботало проклятое! — зло шептал Артемка, размазывая слезы по грязным щекам.— Погоди, Кузьма Елистратьич!»

Лагожу увели. Вскоре все стихло. А Артемка сидел и сидел на прежнем месте, переживая новое горе. Не заметил, как смерклось. Выплыл серпик молодой, будто умытой, луны. Где-то весело заквакали лягушки, а по кустам прошелестел прохладный ветерок.

Подполз Артемка к берегу, умылся, вытерся подкладом картуза. Нет, сейчас он так просто не уйдет из села. Отомстит за деда. Подумал: «Жаль, патронов нет, а то бы показал!» Но тут же решительно: «Ладно, и без них обойдемся!»

Огляделся Артемка и настороженно пошел по берегу к центру села, к мосту. Добрался быстро. Прислушался: тихо, спокойно. Торопливо принялся шарить руками по земле, отыскивая камни-голыши. Набрал штук десять, крупных, гладких. Рассовал по карманам, выбрался из-под моста на дорогу и пошагал через площадь к дому Филимоновых. Шел не прячась, не оглядываясь, с какой-то необъяснимой уверенностью, что его никто не увидит, не остановит, не схватит. И чем ближе подходил к Филимоновым, тем спокойней был. Появилась даже какая-то удалая беспечность и веселость.

Вот и дом. Четыре больших окна бросали световые дорожки на улицу. По занавескам ползали огромные тени: то головы, то руки, то спины. «Все собрались. Жрать готовятся...— И усмехнулся: — Сейчас вот подавитесь».

Остановился Артемка прямо против окон, деловито выбрал четыре самых крупных, тяжелых голыша, размахнулся и с силой запустил первый. Треснула, разорвалась тишина. С жалобным звоном рассыпалось стекло. В двух окнах сразу погас свет: наверное, в лампу угодил. В доме поднялась суматоха, ругань, крики. Раздался Мотькин плач:

— Тятька, тятька, боюсь!

Артемка злорадно засмеялся, а сам бил по всем окнам расчетливо и быстро. Потом, уже из озорства, пронзительно свистнул и помчался по улице к окраине.