Повесть о красном орленке

Потом Пашка забрасывает свою удочку. Глядь, а поплавок уже танцует. Дернул — пусто. Сколько ни забрасывает— ничего поймать не может. Совсем расстроился. А отец подсказывает: «Ты, Паша, подальше лесу-то закидывай, вон туда, в омуток». Пашка забрасывает в омуток, и верно: должно, попалась рыбина пуда в два, никак вытянуть не может. Зовет: «Тять, помоги!» Отец бросает свои удочки, бежит к Пашке. Рыбина бьется уже у самой поверхности. И вдруг Пашка видит, как из воды вылазит зацепленный крючком за нос весь в зеленой тине Ботало. «Ну что, поймали? — хохочет он, скаля зубы.— Вот я вам сейчас покажу!» И вытащил наган. «Бежим, тятька! — орет не своим голосом Пашка.— Бежим!» Но ни Пашка, ни отец не могут бежать: ноги тяжелые, будто свинцовые, еле с места сдвигаются. А Ботало уже по берегу скачет, тину с головы сбрасывает. «Не уйдете! Не уйдете!» Видит Пашка: Ботало отца уже догоняет. Вот уже схватил за подол рубахи, наганом в спину целит. Пашка в ужасе кричит: «Тятька, бей его, у него силы никакой нет». Но отец или не слышит Пашки, или ударить не может. Бах! — раздался выстрел, и отец упал. «Тятька, тятька! — плачет Пашка.— Ты живой? Скажи, ты не убитый?» Отец лежит, не отвечает, а Ботало, словно козел, скачет вокруг него, хохочет и стреляет: бах, бах, бах! От выстрелов, громких и резких, Пашка проснулся. Смотрит широко открытыми глазами, скованный кошмаром, не может прийти в себя: сон или нет? А выстрелы гремят и гремят, то далеко, то близко.

— Что такое? — шепчет Пашка одеревеневшими губами. — Никак, в самом деле стреляют?

Он спустился во двор, выбежал на улицу: никого не видно, а выстрелы грохочут со всех сторон. Сердце бешено забилось: «Неужто наши? Неужто пришли?!» Кинулся снова во двор, в избу. Мать, встревоженная, у окна, смотрит на улицу.

— Маманя, теть Матрена, наши пришли! И тятька, может, пришел. Я побегу посмотрю.

Мать испугалась:

— Не смей, Паша! Слышишь: не смей!

Но Пашка был уже далеко. Куда бежать, решил сразу: где сильнее пальба. А она гремела за речкой, в той стороне, где жил раньше, на андроновской дороге. Мостков не стал искать: перебрался через речку вброд и побежал что есть духу. Миновал огороды, проскочил проулочек и, только вывернул на угол улицы, увидел мужика с небольшим узлом г» руке. Он бежал навстречу, то и дело оглядываясь назад. Пашка струсил: «Вор, что ли?» И на всякий случай вскочил в первую попавшуюся калитку. Мужик поравнялся. Пашка выглянул и чуть не вскрикнул: Ботало! «Вот так да! Куда он чешет?» Но тут же понял — удрать хочет. И, не раздумывая, кинулся за ним.

Ботало добежал уже до моста, да вдруг остановился с поднятой ногой: впереди занялась бешеная стрельба, раздалось громовое «ура!». Ботало неожиданно взвизгнул, шарахнулся к прибрежным кустам, а потом, словно ошпаренный, бросился назад, к дому. Пашка спрятаться не успел — Ботало пронесся мимо. Он и не взглянул на Пашку — не до этого было.

— Ага! — злорадно засмеялся   Пашка.— Забегал,   гад!

Уже стало совсем светло, когда Ботало добрался до своего двора. Заметался по нему как угорелый, шаря глазами, куда бы спрятаться. Сначала полез на чердак, но с половины лестницы спрыгнул. Забежал в сарайчик, однако и там не нашел места. Рванулся к погребу, который находился за сарайчиком. Быстро открыл его, кинул туда узелок, оглянулся по сторонам и залез, закрыв над собой крышку.

Пашка вбежал во двор, поискал, чем бы привалить. Увидел старое тележное колесо, подкатил, опустил на крышку. Для верности на колесо накатил большой тяжелый чурбак.

«Вот и сиди теперь здесь».

Пока занимался Боталом, стрельба переместилась ближе к центру. Пашка забеспокоился: не прозевать бы самого интересного — боя. Однако бой, видать, только разгорался: на главной улице, что вела на площадь, выстрелы слились в сплошной треск.

Туда идти побоялся, придумал забраться на мельницу. Прошмыгнул несколько огородов, перелез через забор и спрыгнул в мельничный двор. Прячась за телеги, за огромные высокие лари, добрался до лестницы.

Высунулся Пашка в чердачное окно, ахнул: на улице человек сорок солдат. Одни отстреливаются, другие, кто без сапог, кто в исподнем белье, мечутся, не зная, куда бежать, кричат, размахивают руками. А вдали уже показались партизаны.

— На площадь! — вдруг перекрыл весь этот шум и гам чей-то резкий голос.

Солдаты ринулись к центру. Пашка не мешкая спустился с чердака и тоже помчался к площади, только окольными путями.

Бей гремел, не утихая. Особенно в стороне моста. Вот и улица, что пересекает Черемшанку, широкая, прямая. Отсюда моста не было видно: улица близ реки спускалась в низинку. Пришлось бежать на взгорок.

Увидел сразу все: и партизан, идущих цепью к реке, и белых, залегших на этом берегу. Партизаны были совсем близко от моста, когда по ним вдруг хлестанули сразу два пулемета. Цепь смешалась. Одни упали, взмахнув руками, выронив оружие, другие залегли. Только смолкли пулеметы, цепь разом поднялась, побежала вперед, но снова упала, прижатая к земле длинными яростными очередями.