Повесть о гималайском медведе

На Белогрудого напал панический страх, в груди закипела злость. Сперва ему казалось, что во всем виноваты кусты и молодые деревца. Он дробил их зубами, вырывал с корнем. Вскоре вокруг дерева, к которому была прикреплена петля, образовалась хорошо расчищенная поляна, по ней с бешенством кружился Белогрудый, то наматывая, то разматывая гибкие кольца. Выбившись из сил и успокоившись, он попытался трос перекусить, и это ему удалось бы, но каждый раз он кусал стальной канат в разных местах. Затем он попытался стащить петлю с головы, ухватившись за нее когтями передних лап. Медведь изгрыз клыками добрую половину дуба, закрутил вокруг него трос и притих, задыхаясь в петле. Слюна текла из его раскрытой пасти, пачкая шкуру.

Пасечник спал плохо. Выйдя среди ночи из избы, он услышал треск ломаемого кустарника и отчаянный рев зверя, но идти к ловушке не решился: в темноте было трудно разобрать, где зверь, а где выворотень, к тому же у деда была плохонькая одноствольная «ижевка», заряженная «жаканом». Пришлось ему ждать утра.

Солнце еще не поднималось над лесом, когда пасечник подпоясался патронташем, на котором висел внушительной длины нож, и направился к пойманному зверю.

— Что, попался, черный разбойник? — обрадовался пасечник. — Заплатишь теперь шкурой за все улейки!

С этими словами старик стал целиться в Белогрудого, но никак не мог поймать на мушку убойное место. Он не торопился, уверенный в том, что медведь никуда не уйдет, и хотел одной пулей положить зверя наповал. Измученный и перепуганный Белогрудый беспорядочно метался.

Грянул выстрел… Белогрудый инстинктивно рванулся в сторону. Железная петля, мертвой хваткой державшая его за шиворот, вдруг разжалась. Медведь мотнул головой, рявкнул и, не сдерживаемый больше тросом, ринулся в кусты.

Дрожащими руками пасечник перезарядил ружье и выстрелил еще раз по убегающему зверю, но снова промахнулся. Все стихло.

«Неужто порвал трос?» — пронеслось в голове незадачливого охотника. Он подошел к изгрызенному медведем дубу и остановился в недоумении. Трос на витке оказался пересеченным пулей.

Долго бежал с петлей на шее Белогрудый. Затем, бухнувшись в болотистый ключ, лежал в прохладной воде до тех пор, пока не перестало бешено колотиться сердце. Выйдя из воды и отряхнувшись, он сравнительно легко, одним рывком сорвал с себя петлю и, как бы боясь, что она снова вопьется в его шею, побрел прочь.

Огнем и свинцом

После страшных переживаний на пасеке Белогрудый сменил место своего обитания. Несколько дней шел он на юг, и когда на пути встретилась река с быстрым течением и прозрачной холодной водой, переплыл ее. Теперь леса состояли преимущественно из дуба, и медведь принялся искать на земле желуди, хотя падать им в июле было рано. Побродив по бескормному лесу, Белогрудый взобрался на старый дуб и, усевшись в развилке трех сучьев, начал грызть ближнюю к нему ветвь. Затем, ухватившись передней лапой выше надкуса, он сломал ее и, перебирая лапами, стал выискивать желуди. Молодые плоды очень понравились Белогрудому, он сломал вторую ветвь, затем третью. Покинул Белогрудый дуб лишь тогда, когда вокруг не осталось ни одной ветви, до которой он не мог бы дотянуться. С уходом медведя вершина пышного некогда дерева оголилась, а в развилке сучьев огромным гнездом темнела куча объеденных ветвей. Немало заломил Белогрудый дубовых вершин, прежде чем желудь стал падать на землю и пропала нужда лазать на деревья.

Откормившись на желудях, Белогрудый приступил к поиску берлоги. В незнакомом лесу он не встречал толстых пустотелых лип и тополей, зато огромных сухих кедровых пней было немало.

Ураганный ветер редко выворачивал старый кедр с корнями, обычно он ломал его поперек ствола. Проходило много лет. Высокий пень постепенно выгнивал изнутри и стоял в лесу, как большая деревянная труба. Бывало, что там поселялся филин, но чаще всего пни облюбовывали для жилья гималайские медведи. К одному из них и прибрел Белогрудый. Он умел по звуку, издаваемому деревом, определять его пустотелость. Поднявшись на задние лапы, медведь ударил передней по пню, загудевшему словно пустая бочка. Затем внимательно обошел его, обнюхал и влез на вершину, добравшись до сырого дна, приступил к устройству ложа. Работая когтями, тщательно оскреб внутренние стенки дупла, обгрыз торчащие пиками основания бывших сучьев. Весь этот «материал» устлал дно берлоги сухим и мягким полуметровым слоем. Утрамбовав подстилку, Белогрудый улегся на ней, убедился, что берлога получилась на славу, и выбрался наружу. Ему нужно было подготовить себя к пятимесячной спячке, да и снег еще не выпал, а он любил ложиться «под снег», чтобы не было видно никаких следов у берлоги.