Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

– Не стану скрывать:
Эта тихая ночь волнует
Сердце мое.
Но к пению струн, увы,
Ничего не могу добавить.

К величайшей досаде Удайсё, она проиграла всего несколько тактов и сразу же отложила кото, в то время как ему хотелось слушать еще и еще.

Японское кото не отличается богатством оттенков звучания, но, очевидно, принцессе удалось усвоить самые сокровенные приемы ушедшего супруга; во всяком случае, эта вполне обычная мелодия звучала так выразительно, что, казалось, проникала до самой глубины души.

– Боюсь, что проявил некоторое непостоянство, с такой легкостью переходя от одного инструмента к другому, – говорит Удайсё. – Но уже слишком поздно. Ушедший может рассердиться на меня за то, что я провел с вами весь этот долгий осенний вечер, поэтому я удаляюсь. Скоро я снова навещу вас, не перестраивайте же кото, пусть оно сохранит нынешний строй. Увы, в этом мире все так изменчиво…

Он не говорит прямо о своих чувствах, но нетрудно понять, на что он намекает.

– Ушедший и тот не осудил бы нас сегодня, – замечает миясудокоро. – Жаль только, что, отвлекшись на случайные разговоры о прошлом, вы не захотели своей игрой продлить мою «драгоценную нить» (335).

Она подносит ему дары, в том числе прекрасную флейту.

– Я слышала, что флейта эта имеет весьма древнее происхождение. Стоит ли ей пропадать здесь среди зарослей полыни? Я была бы счастлива услышать, как голос ее заглушает крики ваших передовых…

– О, я не заслуживаю такой чести, – отвечает Удайсё, разглядывая подарок.

Это была любимая флейта Гон-дайнагона, с которой он никогда не расставался. Удайсё вспомнил, как ушедший говорил, огорченно вздыхая, что ему не удается раскрыть всех возможностей этого прекрасного инструмента и остается лишь надеяться, что когда-нибудь он перейдет к более достойному владельцу.

Растроганный до слез, Удайсё поднес флейту к губам и заиграл прелестную мелодию в тональности «бансики», но тут же оборвал ее.

–Моя неумелая игра на кото заслуживает снисхождения, ибо я играл в память о прошлом. Но смею ли я играть на этой флейте? – С этими словами он вышел.

«Сад наш давно
Хмелем зарос, на листьях
Сверкает роса.
И вдруг – совсем как той осенью
Где-то запела цикада…» —

передала ему миясудокоро.

– Эта флейта поет
По-прежнему – чисто и звонко,
Но в мире уж нет
Любимого друга, и слезы
Никогда не иссякнут мои.

Удайсё медлил, не желая уходить, а тем временем совсем стемнело.

Когда он вернулся домой, решетки были опущены и все спали. Многие дамы давно уже подозревали, что хозяин неспроста ездит на Первую линию. Очевидно, кто-то донес об этом госпоже, и она была недовольна столь поздним возвращением супруга, а потому, услыхав, что он вошел, поспешно притворилась спящей.

Удайсё, тихонько пропев: «Ни я, ни супруга моя…»[82], принялся бранить дам:

– Отчего опущены решетки? У вас здесь словно в темнице. Неужели есть люди, равнодушные к лунному свету?

Распорядившись, чтобы подняли решетки, он собственноручно подтянул кверху занавеси и лег поближе к галерее.

– Как не упрекнуть того, кто спит, не обращая внимания на луну? (336) Выйдите же сюда. Не надо сердиться, – позвал он госпожу, но та, продолжая пребывать в дурном расположении духа, сделала вид, будто ничего не слышит.

Повсюду, беззаботно раскинувшись, спали дети, между ними пристроились прислужницы – словом, дом был полон народу, разительно отличаясь от только что им покинутого. Удайсё лежал, тихонько наигрывая на флейте, и мысли его снова и снова устремлялись к принцессе.

«Опечалил ли ее мой уход? – спрашивал он себя. – Что она теперь думает? Интересно, станет ли она перестраивать кото? Говорят, и миясудокоро прекрасно играет на японском кото… Как могло случиться, чтобы ушедший, никогда не забывая о внешних знаках приличия, был, в сущности, совершенно равнодушен к супруге? – Невольное сомнение закралось в сердце Удайсё. – Возможно, меня ждет разочарование, – подумал он. – Так бывает всегда, когда тешишь себя надеждами…»

Со своей супругой Удайсё прожил уже немало лет и до сих пор не подавал ей повода к ревности. Уж не потому ли она стала такой властной и своенравной? Впрочем, Удайсё полагал это естественным, и привязанность его к ней ничуть не умалилась.

Он задремал и вдруг увидел, что рядом с ним стоит Уэмон-но ками, одетый в то самое домашнее платье, которое было на нем в день их последней встречи. В руках он держал флейту и внимательно ее разглядывал. «Может быть, из-за этой флейты его душе не удается обрести покоя, – подумал во сне Удайсё, – и он пришел, чтобы услышать ее?» Но тут Уэмон-но ками говорит:

– Бамбук запоет
Под ветром любым, и все же
Хотелось бы мне,
Чтоб услаждал его голос
Детей и внуков моих…