Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

Письмо Гэндзи привязал к ветке цветущей сливы и, вручив его слуге, велел передать через западную галерею. Сам же остался сидеть у порога. Облаченный в белое платье, с веткой сливы в руке любовался он небом, посылавшим на землю все новые и новые снежинки, чтобы не было одиноко тем, что уже лежали в саду, «друзей поджидая»... (282, 283). Неподалеку, в кроне красной сливы, звонко запел соловей, и Гэндзи произнес:

– «Аромат остался на платье...» (285)

Спрятав цветы и приподняв занавеси, он выглянул наружу. Невозможно было представить себе, что перед вами человек, занимающий высокое положение в мире и имеющий взрослых детей, – так пленительно изящен и так молод он был. Зная, что ответа придется дожидаться довольно долго, Гэндзи вошел в покои, чтобы показать госпоже ветку цветущей сливы.

– Жаль, что не у всех цветов столь дивный аромат, – посетовал он. – Когда бы цветущие вишни так благоухали, я никогда бы и не помышлял о других цветах... (178) – Возможно, сливы чаруют нас потому лишь, что расцветают первыми. Вот если бы они цвели одновременно с вишнями...

Тут принесли ответ. Написанное на тонкой алой бумаге письмо было изящно свернуто, и щемящая жалость пронзила сердце Гэндзи. «Почерк у нее совсем еще детский, – подумал он, – лучше, пожалуй, пока не показывать письма госпоже. Я не хочу ничего скрывать, но боюсь, что содержание его может оказаться недостойным ее внимания и несовместным с высоким званием принцессы». Но попытайся он его спрятать, госпожа наверняка обиделась бы... Поэтому Гэндзи все-таки развернул письмо.

Поглядывая на него украдкой, госпожа лежала, прислонившись к скамеечке-подлокотнику.

«Стоит ли ждать?
В небе далеком вот-вот
Исчезнут-растают
Весенним ветром влекомые
Беспомощные снежинки».

Почерк у принцессы и в самом деле был весьма неуверенный, почти детский. «Право, в таком возрасте можно писать и получше», – подумала госпожа, украдкой разглядывая письмо и делая вид, будто оно совершенно ее не интересует. Если бы речь шла о ком-то другом, Гэндзи непременно сказал бы: «Как неумело написано!» Но принцессу ему было жаль, и он лишь заметил:

– Теперь вы и сами видите, что оснований для беспокойства у вас нет.

Днем Гэндзи отправился в покои принцессы. Он уделил особое внимание своему наряду, и дамы, впервые получившие возможность как следует рассмотреть его, не скрывали своего восхищения. Только кормилица и некоторые пожилые прислужницы терзались сомнениями: «Не слишком ли он хорош? Неизвестно еще, сколько горестей выпадет на долю нашей госпожи...»

Принцесса была юна и прелестна. Изысканное благородство роскошно убранных покоев подчеркивало ее трогательную хрупкость и беспомощность. Маленькое тело терялось в чрезмерно пышных одеждах. Вместе с тем она почти не смущалась, держалась спокойно и приветливо, словно невинное дитя, еще не привыкшее бояться незнакомых людей.

«Государя из дворца Судзаку многие упрекали в слабодушии, в науках он тоже не оказывал особенных успехов, – думал Гэндзи. – Но мало кто мог сравниться с ним в изяществе и тонкости вкуса. Отчего же он пренебрег воспитанием дочери? Ведь ее называют его любимицей».

И все же в принцессе было немало привлекательного. Во всем послушная Гэндзи, она почтительно внимала ему и как умела отвечала на его вопросы. Так мог ли он судить ее слишком строго? «Будь я молод, – думал он, – мое разочарование было бы настолько велико, что я скорее всего отвернулся бы от нее с презрением. Но годы научили меня терпению. Теперь-то я знаю, как трудно найти женщину, безупречную во всех отношениях. Женщин много, и у всех свои слабости и свои достоинства. Кому-то и принцесса показалась бы совершенством».

Мысли его снова и снова обращались к госпоже Весенних покоев. Долгие годы была она рядом с ним, но не наскучила ему, напротив, он открывал в ней все новые и новые прелести. Право же, Гэндзи вправе был гордиться своей воспитанницей. Расставаясь с ней на одну только ночь, он изнемогал от тоски и тревоги. С годами его чувство росло, и иногда он со страхом думал: «К добру ли?»

Тем временем Государь из дворца Судзаку перебрался в горную обитель и оттуда писал Гэндзи трогательные письма. Разумеется, он беспокоился о дочери, но, доверяя Гэндзи ее воспитание, просил ни в коем случае не принимать в расчет его собственных чувств. Тем не менее детская беспомощность принцессы явно тревожила его. Госпоже Мурасаки Государь написал отдельное письмо:

«Надеюсь, Вы не сердитесь на меня за то, что я позволил себе передать на Ваше попечение столь юную и столь далекую от совершенства особу. Могу ли я рассчитывать на Ваше великодушие? Не оставьте же ее своими заботами. Ведь мы не чужие друг другу.

Отрекся от мира,
Но стремятся к нему по-прежнему
Думы мои,
Мешая идти вперед
По этой горной дороге.

Боюсь, что мое послание покажется Вам несвязным, но поверьте, „блуждающему впотьмах“ (3) так трудно сохранить ясность мысли».