Гэндзи, встречая иногда Омёбу, прибегал к самым убедительным доводам, надеясь на ее помощь, но, увы, напрасно. Когда же он с безрассудным упорством добивался возможности увидеть принца, она неизменно отвечала:
- К чему такая настойчивость? Ведь ждать осталось совсем недолго. Но и у нее на сердце было тяжело. Впрочем, о столь щекотливом предмете они не решались говорить открыто.
- Где, в каком из миров смогу я наконец встретиться с ней? - сетовал Гэндзи, рыдая, и трудно было не сочувствовать ему.
Увы, того не дано нам постичь…- вздыхал он, и Омёбу, зная, какое смятение царит в душе госпожи, постаралась, как могла, смягчить свой отказ.
Да, как это ни печально, вряд ли можно надеяться на облегчение ваших страданий, - тихонько говорила она Гэндзи.
Так ничего и не добившись, он уходил, а Фудзицубо, больше всего на свете страшившаяся пересудов, пеняла Омёбу за безрассудное посредничество и постепенно отдалялась он нее. Правда, она старалась ничем не выдавать своего неудовольствия, особенно в присутствии других дам, но время от времени оно прорывалось наружу, и Омёбу, не ожидавшая такой перемены, вздыхала и плакала тайком.
На Четвертую луну маленького принца доставили во Дворец. Он был крупнее, чем положено в его возрасте, и уже умел поворачиваться. Сходство было просто невероятное, не оставлявшее места для сомнений, но Государь, далекий от каких бы то ни было подозрений, лишь подумал: «Должно быть, совершенная красота делает людей похожими друг на друга». Нежность, с которой он ласкал ребенка, была поистине безмерна.
Государь до сих пор сожалел о том, что, страшась людского суда, не сделал своего любимого сына наследником. Видя, что, взрослея, Гэндзи превращается в мужа, которого достоинства заслуживают куда большей награды, чем звание простого подданного, он не переставал терзаться сознанием своей вины перед ним.
Но вот столь же яркое сияние было подарено миру особой, в родовитости которой никто не посмел бы усомниться. Государь обратил на маленького принца все попечения свои, лелея его, словно совершенной красоты жемчужину. Только принцесса Фудзицубо по-прежнему предавалась печали, и ничто не могло рассеять ее мрачных мыслей.
Когда господин Тюдзё по обыкновению своему явился в павильон Глициний, дабы участвовать в музицировании, Государь вышел к нему с принцем на руках.
- Много детей у меня, но лишь тебя с младенческих лет постоянно имел перед взором. Может быть, потому, что слишком живы еще воспоминания того времени, это дитя кажется мне удивительно похожим на тебя. Впрочем, наверное, младенцы все одинаковы, - сказал он Гэндзи, любуясь маленьким сыном.
Господин Тюдзё почувствовал, как лицо его заливается краской. Страх, стыд, радость, умиление - самые противоречивые чувства переполнили его сердце, и слезы навернулись на глазах. Маленький принц что-то лепетал, и его улыбающееся личико было так прекрасно, что страшно становилось за его судьбу. «Если я и в самом деле похож на него, должно мне беречь себя», - подумал Гэндзи не без некоторого самодовольства.
Слова Государя повергли обитательницу павильона Глициний в такое смятение, что пот заструился по ее лицу. Гэндзи же, не в силах справиться с волнением, вскоре покинул Дворец.
Вернувшись в дом на Второй линии, он лег, подумав: «Немного успокоюсь и отправлюсь к министру».
В саду среди густой зелени уже сверкали яркие венчики «вечного лета». Сорвав цветок, Гэндзи послал его Омёбу, скорее всего сопроводив весьма пространным посланием:
«Вот цветы расцветут…» (57) - мнилось мне, но, увы, безотраден мир».
Видимо, письмо принесли в удачный миг; во всяком случае, Омёбу показала его своей госпоже.
- Хоть одну пылинку - на лепестки (12), - просила она, и Фудзицубо, которой было в тот день как-то особенно грустно, ответила:
Она начертала эту песню еле видными знаками, продолжать же не стала, а Омёбу, обрадовавшись, отнесла письмо Гэндзи, который лежал, погруженный в невеселые думы: «Наверное, ответа, как обычно, не будет…» При виде Омёбу сердце его забилось от несказанной радости, из глаз покатились слезы.