Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 1

Высочайшее посещение дворца Судзаку было намечено провести по прошествии Десятого дня Десятой луны. Ожидалось, что церемония превзойдет по великолепию все, когда-либо имевшие место, и велика была досада благородных дам, лишенных возможности насладиться столь удивительным зрелищем[1]. Государь же, огорченный прежде всего тем, что предстоящую церемонию не увидит обитательница павильона Глициний, принял решение устроить предварительный смотр танцам в своих покоях.

Гэндзи-но тюдзё исполнял танец «Волны на озере Цинхай»[2]. В паре с ним выступал То-но тюдзё из дома Левого министра. Сей юноша, выделявшийся среди прочих как нежной прелестью лица, так и благородством осанки, рядом с Гэндзи казался неприметным горным деревом, выросшим подле цветущей вишни. В то поистине незабываемое мгновение, когда лучи заходящего солнца внезапно осветили высочайшие покои, а музыка зазвучала громче, стало ясно, что этот танец никогда еще не исполнялся танцором с таким несравненно прекрасным лицом и такой величественной поступью.

Когда же Гэндзи запел, собравшимся показалось, будто слышат они голос калавинки[3], птицы Будды. Право, столь трогательна была его красота, что Государь отирал невольные слезы, и скоро уже плакали все: и знатные вельможи, и принцы. Когда же, закончив петь, порозовевший от волнения Гэндзи поправил рукава и стоял некоторое время неподвижно, ожидая нового вступления музыкантов, он более, чем когда-либо, заслуживал прозвания Блистательный.

Нёго из Весенних покоев, недовольная столь явным превосходством Гэндзи, сказала:

- Не удивлюсь, если и боги и демоны восторгаются, взирая на него с небес. Не слишком ли много чести?

Молодые же прислужницы осуждали госпожу за подобное жестокосердие.

А принцесса из павильона Глициний думала: «Когда б не связывала нас с ним эта ужасная тайна, насколько больше радости доставил бы мне его танец!» - и происходящее казалось ей сном.

На эту ночь она осталась во Дворце.

- После «Волн на озере Цинхай» на другие танцы и смотреть было невозможно, не правда ли? - спрашивает Государь, и она через силу отвечает:

- О да, замечательно…

- Второй танцор тоже недурен. Юноши из благородных семейств всегда вносят что-то свое, особенное в рисунок танца, движения рук. Я отнюдь не желаю умалять достоинства наших прославленных танцоров, но им, как правило, недостает непосредственности и живости. Боюсь только, что, исчерпав сегодня все свои возможности, юноши окажутся куда беспомощнее под сенью алых листьев… Но мне так не хотелось лишать вас этого удовольствия…

На следующее утро принесли письмо от господина Тюдзё.

«Как Вам понравились танцы? Когда б Вы знали, в каком смятении была моя душа…

Бремя тягостных дум
Движенья лишает свободы,
До танцев ли мне?
Но надеюсь, язык моих рукавов
Тебе был понятен все же…

Смею ли я рассчитывать на Вашу снисходительность?»

Могла ли Фудзицубо, перед мысленным взором которой все еще стоял его пленительный образ, оставить это письмо без ответа?..

«Неведомо мне,
Что в китайских старинных танцах
Значит взмах рукава,
Но вчера все движенья твои
Я ловила восторженным взором…

О, когда б могла я смотреть вчуже…» - ответила она, и, восхищенный ее письмом, Гэндзи невольно подумал: «Так, даже в этой области она осведомленнее многих. Ее мысль простирается к далеким векам чужеземных владык[4]. Уже теперь она достойна называться государыней». Он улыбнулся и, бережно, словно драгоценную реликвию, развернув письмо, долго любовался им.

В день Высочайшего посещения Государя сопровождали все без исключения придворные, не говоря уже о принцах крови. Разумеется, был среди них и принц Весенних покоев. По пруду, как обычно, кружили ладьи с музыкантами, и исполнялось великое множество танцев: корейские приходили на смену китайским. Повсюду разносились звуки музыки, барабанный бой.

Государь, мучимый дурными предчувствиями, которым причиной послужила необычайная красота, излучаемая вчера вечером лицом Гэндзи, повелел в разных храмах читать сутры, и прослышавшие об этом говорили сочувственно: «Воистину, не зря…» Только мать принца Весенних покоев по-прежнему злилась: «Ни к чему это все».

Музыканты круга[5] были избраны исключительно из тех придворных и лиц более низкого звания, коих мастерство нашло всеобщее признание в мире. Саэмон-но ками и Уэмон-но ками, одновременно состоявшие в чине государственных советников, руководили соответственно «левыми» и «правыми» музыкантами[6].

Участники танцев, на долгое время обрекши себя на полное затворничество, совершенствовали свое мастерство под наблюдением лучших в мире наставников.