Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 1

- Закрыта всегда
Сосновая дверь горной кельи.
Но сегодня ее
Я открыл, и взору явился
Невиданный, чудный цветок, -

произносит тот со слезами на глазах и подносит Гэндзи оберег токо[15]. Увидев это, монах Содзу берет четки из семян священного дерева бодхи[16], привезенные когда-то принцем Сётоку-тайси[17] из страны Кудара[18], чудесные четки, отделанные драгоценными каменьями, и кладет их в вывезенную из той же страны китайскую шкатулку. Шкатулку же, завязав ее в узелок из прозрачной ткани, прикрепляет к ветке пятиигольчатой сосны. Потом берет горшочки из темно-синего лазурита и, наполнив их целебными снадобьями, привязывает к веткам глициний и вишен. Все это, не говоря уже о прочих приличных случаю дарах, он подносит гостю. Гэндзи же заранее послал в столицу слугу за разными вещами, без которых не обойтись на обратном пути, в том числе за приношениями для почтенного старца и монахов, читавших сутры, и теперь все, вплоть до бедных горных жителей, получают дары, сообразные званию каждого. Воздав за чтение сутр, Гэндзи собирается в путь.

Монах Содзу спешит во внутренние покои, дабы сообщить сестре о предложении гостя, но монахиня отвечает:

- Пока я не могу сказать ничего определенного. Коли намерение господина Тюдзё останется неизменным, лет через пять можно будет и подумать об этом, но теперь…

Так почтенный Содзу и передает Гэндзи, ничего не добавляя от себя. Тот же, отнюдь не удовлетворенный, через мальчика-слугу, прислуживающего монаху, отправляет монахине письмо следующего содержания:

«Вечерней порой
На миг мелькнул перед взором
Милый цветок.
Вот уж утро настало, но дымка
Медлит у горных вершин…»
«С милым цветком
Так ли трудно расстаться дымке?
Не время теперь
Об этом судить, подождем,
Прояснится, быть может, небо…» -

отвечает монахиня. Почерк ее пленяет изящной простотой и необычайным благородством.

Гэндзи уже садился в карету, когда появились шумной толпой юноши из дома Левого министра, посланные ему навстречу.

- Можно ли исчезать, никому не сказав ни слова? - возмущались они. Приехали То-но тюдзё, Куродо-но бэн и многие другие.

- Зная, с какой радостью мы сопровождали бы вас, столь бессердечно пренебречь нашим обществом… А теперь… Неужели вы хотите, чтобы мы вернулись назад, даже не отдохнув в тени этих дивных цветов?

И вот, усевшись на мох под скалой, они угощаются вином. Рядом водопад, и как же прекрасны его светлые струи!

То-но тюдзё, вытащив из-за пазухи флейту, подносит ее к губам. Куродо-но бэн поет, негромко отбивая такт веером:

- К западу от храма Тоёра…[19]

Эти юноши многих превосходят своей красотой, но стоит посмотреть на Гэндзи, устало прислонившегося к камню… Он так прекрасен, что хочется вовсе не отрывать взора от его лица. Вместе с тем каждого, кто взглядывает на него, охватывает невольный трепет: «Право, может ли быть долговечной подобная красота?»

Как всегда, среди приближенных Гэндзи нашлись юноши, играющие на простых флейтах «хитирики»[20], а у молодых придворных оказались с собой флейты «сё»[21]. Монах Содзу и тот принес семиструнное кото «кин»[22].

- Сделайте милость, сыграйте, потешьте горных пташек, - настаивал он, а Гэндзи, воспротивившись было: «Но я еще слишком слаб», все же исполнил в конце концов весьма приятную мелодию. Наконец юноши уехали.

- Не успели насладиться сполна, и вот… Какая досада! - сетовали все до одного монахи и служки, роняя слезы.

Стоит ли говорить о том, что творилось во внутренних покоях? Пожилые монахини, которым отроду не доводилось видеть человека столь замечательной наружности, вопрошали друг друга:

- Может ли он принадлежать нашему миру? Даже сам настоятель отирал слезы, приговаривая:

- Подумать только, человек столь редкостной красоты родился в злополучной стране Солнца, да еще в пору Конца Закона[23]! Хотел бы я знать, что послужило тому причиной?

А девочка, по-детски простодушно восхищаясь красотой Гэндзи, сказала:

- Он красивее даже господина принца[24].

- Значит, ты согласна стать его дочерью? - спросили ее, и она кивнула, подумав: «Вот славно было бы».

С той поры, играла ли она в куклы, рисовала ли, один образ занимал ее воображение - «господин Гэндзи», которого она наряжала в роскошные одежды и нежно лелеяла.

Вернувшись в столицу, Гэндзи прежде всего поехал во Дворец, дабы рассказать Государю о том, что произошло с ним за это время.

- Ты очень осунулся, - молвил Государь, и невольный страх за сына сжал его сердце. Он расспрашивал Гэндзи о почтенном врачевателе, и тот рассказывал, не жалея подробностей.

- Право, этот монах вполне достоин сана адзари[25]. Мне кажется странным, что, несмотря на великие заслуги свои, он совершенно неизвестен во Дворце, - отдавая должное добродетелям старца, говорил Гэндзи.